Онлайн книга «Германтов и унижение Палладио»
|
– Такой детектив, возможно, как раз сейчас сочиняется и снимается, возможно даже, что мы его несмонтированный материал сейчас уже смотрим. – Где экран? Ответил круговым жестом. – Опять вы, Юрий Михайлович, удивительно повернули. В Петербурге делают хорошее кино? – Да, есть классики: Герман, Сокуров. – Не чересчур ли они умны? Их так трудно досматривать до конца… Планка такая высокая. – Дотягивайтесь… – А молодые от великих не отстают? – Есть классик помоложе великих, но уже сам великий: Балабанов. – Вы так считаете, классик? Он же такой мрачный. – Считаю. – Другие тоже будут Балабанова считать классиком? – Гарантирую! – Смотрите, смотрите – явились, не запылились! Экскурсанты наши возвращаются, еле ноги переставляют, у бедного безотказного Даниила Бенедиктовича от усталости ещё и язык того и гляди повиснет! Да, еле переставляют ноги – и расследовательница заказных убийств с чёлкой, и очкастая интервьюерша, и полноватая особа с ямочками на щеках; и даже взмокший Кит Марусин покорно плетётся, чтобы не терять культурного реноме. И те двое ещё, в чёрном, как не сопрели… Головчинер, однако, не умолкал, честно отрабатывая контракт; к немалому изумлению гуляющих, громко и отчётливо, как в театре, читал: Тянет раздеться, скинуть суконный панцирь, рухнуть в кровать, прижаться к живой кости, как к горячему зеркалу, с чьей амальгамы пальцем нежность не соскрести. Из Кастелло возвращаются, ясное дело, и, конечно, на Сан-Микеле переполнились скорбными впечатлениями. Экскурсанты задержались на одну строфу у мостика через бурый канал. За золотой чешуёй всплывших в канале окон – масло в бронзовых рамах, угол рояля, вещь. Вот что прячут внутри, штору задёрнув… Голос Головчинера затихал. – Кто бы могли быть те двое, в чёрных плащах и масках? – Кто их знает… Наряжаются и пижонят. Прошли. – Небо сегодня новое. – Небо всегда новое, в каждый миг. – Нет, сегодня особенно новое, другое какое-то. – А море? – Море зависит от неба. Тихонько и мелодично замурлыкал мобильник. – Знаю, – сказала Оксана и опустила мобильник в кармашек, – все спешат мне сообщить про схлопнувшийся Банк Ватикана. Блеснув крапинкой аметиста, положила белую ладонь на перила. – Что вы так на моё колечко смотрите? Дешёвенький камушек, но мне дорог, память о бабушке. И повторила: – Парит, ночью опять, наверное, придёт гроза. Удобная плетёная мебель, в двух крупных кадках – развесистые растения с тёмно-зелёными глянцевыми листьями. Лопнул банк, но как же сказочно хорошо и спокойно было всё-всё вокруг в этот ранневечерний час, и легко дышалось после дневного пекла, и необъяснимые тревоги уже не теснили Германтову грудь, и он всё не мог насмотреться. «Это хорошо, удивительно хорошо, – подумал, – что такой благой вечер выдаётся как раз накануне поездки в Мазер». И – что с ним? – вдруг захотелось ему, остро захотелось тотчас же вернуться в Петербург и увидеть из окна Академии художеств автомобильную пробку у Благовещенского моста, корабли, баржи и – во всю её плавно выгнутую длину – Василеостровскую набережную с камуфляжной пробежкой солнечной светотени по всем фасадам. Что за странное желание? И тут же приятно защипали ноздри бензиновые пары, он ощутил непередаваемый водный запах Невы. Музыка отчётливо зазвучала в соседней церкви, звуки быстро заполнили пространство под парусиновым навесом, сгустились. – По воскресеньям, после мессы в La Pieta, нас закармливают Вивальди, – Вера придирчиво оглядела сервировку стола. – Музыка Вивальди отлично сочетается с живописью Тьеполо, как вам, – посмотрела на Германтова Оксана, – «Коронация Марии»? – Многовато ангелов, хлопанье их крыльев мешает музыке… И, – хитро улыбнулся, – я второе название этой вещи Тьеполо предпочитаю: «Триумф Веры». – Всё у вас в масть, так и знала, что не примените о втором названии вспомнить! – Вера зажгла три жёлтых ароматических свечи на бронзовом канделябре. – Чтобы комары не налетели. – С цитронеллой, – пояснила Оксана и отбросила с лица волосы, спросила: – Как тот фильм называется, где Янковский долго-долго с горящей свечой идёт? – «Жертвоприношение»? – Нет, – сказал Германтов, – «Ностальгия». Вера открывала яркую коробку. – Замороженные взбитые сливки в вафлях из «Тысячи капризов»? – Оксана раскладывала чайные ложечки. – И малиновый крем, и персиково-шоколадный торт оттуда же, – кивнула Вера. – И эти маленькие пирожные с молотым миндалём и ликёрной пропиткой. Садимся? Тут и Верин мобильник подал мелодичный голос, и она что-то сказала, рассмеявшись, по-итальянски. Объяснила, когда Германтов ей пододвигал стул. – Крах Банка Ватикана всех переполошил, будто бы ждут теперь конца света. – Папа римский сохранил свои денежки? – За папу я не волнуюсь. – Юрий Михайлович, вы-то верите в скорый конец света? – пристально посмотрела Оксана. – Нет, – успокоил Германтов, – не зря катастрофическая дата в календаре майя обманула надежды массмедиа: у нашей Вселенной большой запас прочности, она очень молодая, ей всего каких-то двенадцать-тринадцать миллиардов лет, ей ещё жить и жить, – Германтов разливал вино. – А правда, что Вселенная и человеческий мозг вобрали в себя главные мировые тайны, которые так и не будут разгаданы? – Тайны рождения и строения Вселенной бойко разгадываются, о них уже судачат с телеэкранов во всех углах, а вот с мозгом – сложнее. – Почему сложнее? – Наш мозг нам не принадлежит, нашу жизнедеятельность обслуживает лишь ничтожная часть клеток-нейронов, а какая функция у остальных… – Хорошенькое дело… – Оксана, смеясь, схватилась за голову, с пантомимическим усилием попыталась голову оторвать и поднять. – Будем здоровы, – Вера подняла бокал. Вивальди смолк. И сразу с набережной, из радиоприёмничка, поскольку не терпела природа звуковой пустоты. Зазвучало: «Я жду тебя, как прежде, но не будь таким жестоким, мой нежный друг, если можешь, прости». – Всюду – русские? – Нет, немцы, из Казахстана. – Как вы определяете? – Я милого узнаю по походке, – рассмеялась Оксана. – У меня муж был казахстанский немец, инженер-металлург из Караганды; казахстанские немцы страсть как русские романсы любят, и ещё Вертинского, Окуджаву. |