Онлайн книга «Механическое сердце. Черный принц»
|
Невозможна. Или все-таки… – Мастер, – голос Инголфа прозвучал глухо, – я вас все-таки ненавижу. – За что? – Заставляете чувствовать себя неполноценным. Баржу кидает на пирс, и пустые жестянки с грохотом сыплются на пол, они катятся, оставляя за собой масляные следы, которые старый ковер впитывает. Грязнее он все одно не станет. Олаф же сползает со стула и садится на корточки. Он раскачивается, не отрывая взгляда от доски. – Получится. Улыбка у него широкая, совершенно счастливая. – Быть может, и получится, – поправляет Инголф. Он все же встает. Движения ленивые, текучие, преисполненные какой-то неуместной неги, словно бы он, Инголф, находился не на борту дрянной баржи, которая чудом жива, но на палубе королевского фрегата. А то и вовсе на берегу. Пожалуй, такому подошел бы берег, и не дикий, изрытый искателями янтаря, но облагороженный. Аллеи. Пальмы. Статуи в тени. Дамы в светлых летних нарядах. Зонтики кружевные, левретки и бланманже. Веера. Томные беседы о высоком… – Зеркала… – Инголф пальцами водил по меловым линиям, но не стирал. Он читал формулы, и губы шевелились, повторяя про себя. Узел. И еще один. Энергетическая связка. Шаг назад и взгляд мечтательный… так, пожалуй, смотрят на картину. – Здесь, – тонкий палец ткнулся в доску, – сцепка ненадежна. И здесь, кстати, тоже. – Знаю. – Контур не выдержит… – …если не добавить резервные вектора. – …и откат… – Там прочная порода. Гранит. Выдержит… Инголф понимает с полуслова, и, с брезгливо оттопыренной губой, он берет кусок мела, разглядывает его долго, придирчиво, а потом резко, быстро вносит правки. – Треугольника будет достаточно. – Почерк у Инголфа нервный, острый. – Квадрат был бы лучше, но, как понимаю, четвертого самоубийцу мы в столь короткий срок не отыщем. К слову, когда? – Завтра на рассвете… – Завтра. – Он мнет мел, и белые крошки сыплются на брюки. Темная шерсть с узкой белой полосой. А пиджак на атласной желтой подкладке, которая на полтона светлей жилета. – Завещание, по всему, оставить не успею. Олаф смеется. До судорог, до всхлипа. – Инголф, ты… ты зануда страшная, но я тебя люблю. – Он вытирает слезы тыльной стороной ладони, отчего-то левой, а правая, растопыренная, упирается в пол. – Нет, я тебя определенно люблю… – Допустим. – Инголф отступает. – Но будь добр, держи свою любовь на расстоянии. – Злой какой. – Не злой. Брезгливый. Ты давно на себя в зеркало смотрел? В этом раздраженном, с легкой нотой снисходительности тоне есть что-то успокаивающее, родное. И Брокк позволяет себе надежду. …быть может, у них получится остановить безумие. – Остался еще один нюанс. – Инголф расстегивал пуговицы. – Как избавить вас, мастер, от подарочка… – Вряд ли получится. …выжить Брокк не рассчитывал. – Но попробовать стоит… хотя бы в теории. Олаф вскочил. Его движения отличались нехарактерной прежде суетливостью, словно его переполняла энергия и Олаф не способен был управиться с нею. – Оно маленькое… – Рука Олафа легла на грудь Брокка, а сам он застыл в неестественной позе. Ноги расставлены, колени полусогнуты, локти прижаты к бокам. Левое плечо опущено, правое поднято, и голова лежит на нем. Ненормален? Не более чем сам Брокк. – Ты бы хоть руки вымыл. – Сняв пиджак, как делал всегда, приступая к работе, Инголф повесил его на спинку стула, провел пальцами по плечикам, выравнивая. В этом Брокку виделся ритуал. …он согласен на ритуалы, лишь бы получилось. Олаф же на замечание обернулся и, прижав к губам палец, зашипел: – Слушаю. Он и вправду слушал, и пальцы на груди Брокка подрагивали. Грязные пальцы с ребристыми синеватыми пластинами ногтей. Не стриженые – обкусанные неровно, они плыли, удлиняясь, заостряясь, наливаясь характерным черным цветом. На запястьях проступила мелкая мягкая чешуя. Олаф отстранился и, сев на пол – садился он, по-детски широко расставив ноги, – сказал: – У меня получится сделать замедлитель. Усыпить его… секунды на две. Две секунды – это много… – Заряд слабый. – Инголф деловито собирал тарелки, стряхивая содержимое их на пол. – Если отбросить подальше, то шанс есть. …две секунды. И цепная реакция… …треножник зеркал, за каждым из которых станет жизнь. Инголф. Грязная посуда в руках. И ониксовые запонки в платине. Платиновая же цепочка для часов. И родовой перстень на пальце, который Инголф носит, пусть и втайне ненавидит свою полупричастность к роду Высокой Меди. Дом его признал, но клеймо бастарда не вывести. И чувство собственной неполноценности разъедает Инголфа, заставляя карабкаться, доказывать и роду, и всем, что он достоин принадлежать к дому. Как Брокк раньше не видел этого? Наверное, смерть, пригретая на груди, избавляет от слепоты. И сейчас за холодной презрительностью Инголфа видится попытка защитить себя. Знакомо. И больше не вызывает раздражения снисходительная маска, взгляд сверху вниз, насмешливый, оценивающий. Олаф… Олаф сидит у ног девушки, перебирая бусины, которыми расшит подол ее платья. Этот подол успел промокнуть, и Олаф наверняка уговаривает ее переодеться. А она делает вид, что не слышит. Но стоит ему замолчать, и рыжие ресницы вздрагивают. Девушка ищет его взглядом. Находит. Успокаивается. И позволяет себя уговорить. Она встает, опираясь на протянутую руку, и улыбается, наверное, позабыв, что помимо Олафа в их доме – а старая баржа для нее именно дом – есть гости. – Девчонку следует отослать. – Инголф ставит тарелки на пол и носком навощенного ботинка медленно толкает всю гору под грязное покрывало скатерти. – Надеюсь, на «Янтарной леди» найдется местечко? «Янтарная леди» загружена до предела, а быть может, и предел взят. Пассажирская гондола примет пассажиров втрое против обычного, и грузовые отсеки не останутся пустыми. Неотапливаемые, не предназначенные для людей, но все же способные спасти. …не эвакуация, нет. …просто слух, что в городе неспокойно. |