Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
И от центра к флангам несется энергичная команда: – Вперед!!! Вперед!!! * * * Во второй и в третьей линии неприятельских окопов также ни одного немца. Легкость победы радостно кружит головы и в то же время путает. Вопросы, от которых каждый из нас отмахивался в первой линии, в третьей снова встают во весь рост. Не может быть, чтобы немцы отступили без всякого умысла? Что у них на уме? На что рассчитывают? Но каждый инстинктивно чувствует, что стоит только на секунду остановиться или повернуть назад, как затаившийся где-то в земляных норах незримый сторожкий противник оскалится тысячами смертей… Через наши головы непрерывно бухает тяжелая и легкая артиллерия. Канонада постепенно усиливается. Одни снаряды дают перелет, другие рвутся над нашим головами. Бешенно ревущая, сверкающая полоса огня и железа точно пологом накрывает поле. Густая полдневная мгла, содрогаясь от взрывов, шарахается огромными воронками, спиралями, водовертью сбивает с ног. Кроваво-красное зарево взрывов тонет в фонтанах вздыбленной мелкой земли и пыли. Слова команды, передаваемые по цепи, плывут медленно, они едва слышны. Щеголеватых адъютантов не видно. Стрелки и вестовые часто перевирают и путают распоряжения начальства. Получаются курьезы, недоразумения. Да, кажется, никакой команды и не нужно в бою. Люди стреляют, перебегают, встают, ложатся и меняют положение тела безо всякой команды, руководствуются инстинктом, рассудком. * * * Кто-то обезумевшим голосом громко и заливисто завопил: – У-рра-а-ааа!! И все, казалось, только этого и ждали. Разом все заорали, заглушая ружейную стрельбу. На параде «ура» звучит искусственно, в бою это же «ура» – дикий хаос звуков, звериный вопль. «Ура» – татарское слово. Это значит – бей! Его занесли к нам, вероятно, полчища Батыя. В этом истерическом вопле сливается и ненависть к «врагу», и боязнь расстаться с собственной жизнью. «Ура» при атаке так же необходимо, как хлороформ при сложной операции над телом человека. * * * За третьей линией немецких окопов живописными изломами змеилась лощина, усеченная зеркальной полосой небольшой речонки. Слева на горизонте выступала огромная каменистая масса гор. Окрыленные и смущенные мимолетным успехом выбегаем из ходов сообщения в лощину и, потеряв направление, волчком кружимся на месте. Над головами невидимые поют пули. Пляшет желтая земляная пыль. Одна из наших резервных цепей бьет через нас в предполагаемого противника. Командиры приводят в порядок цепи, распутывают сбившиеся звенья, отделения, взводы. – Направление на впереди лежащую горку… – несется крутая команда. – Оправа по звеньям начинай! …На горке оказались замаскированные немецкие окопы. Немцы встречают нас густым убийственным огнем. Бьют без промаха. Пристрелка сделана заранее с точностью до двух сантиметров. Визжит под пулями начиненный огнем и железом воздух. Захватывает дух. Железный ветер – ветер смерти – дыбит свалявшиеся на потных макушках пучки волос. Сметает, убаюкивает навсегда взвод за взводом. Один за другим в муках и судорогах падают люди на влажную траву, вгрызаясь зубами в мягкую, дремлющую в весенней истоме землю. Живые перескакивают через мертвых и бегут, оглашая ревом долину, с ружьями наперевес, с безумным огоньком в глазах. И опять перемешались все звенья, взводы. Никто не слушает команды. Методический клекот сотен пулеметов, работающих без перебоев, напоминает работу какой-то большой механической фабрики. Огонь. Стихия. Хаос. Люди, обезумевшие перед лицом смерти. * * * Фельдфебель Табалюк, бегая по цепи, охрипшим от натуги голосом вопит: – Патроны береги! Патроны!.. – Не фукай здря! – Бей только по видимой цели! Могут отрезать от резервов – чем будем отстреливаться, анафимы! – Пригнись к земле! Пригнись! Земля – она, матушка, не выдаст! Согнувшись в три погибели и ныряя под пулями, бежит штабс-капитан Дымов. В правой руке поблескивает черный комок нагана. Грозно кричит на фельдфебеля: – Не ломай цепь, Табалюк, мать твою! Равнение держи! Почему оторвался от тринадцатой роты? – Да рази ж их уровняешь под огнем, анафимов? Чистые бараны, вашесоко… – Сам ты старая анафима!.. А это чьи люди? – Тринадцатой роты, вашесоко… – Что за бардель такой? – Не могу знать, ваш… – Где Тер-Петросян? – Не могу знать, ваш… Дымов куда-то испаряется. Часть стрелков, «приспособленные к местности», уткнувшись головой в кочки, палят в белый свет. Штыки винтовок круто поставлены в небо. Коршуном налетает на них Табалюк, колотит шашкой плашмя по спинам, по ногам, по бритым головам. – Ах вы, анафимы, проклеты!.. Куды стреляете? В Илью-пророка? Переколю всех, едри ваши копалку! Омытые потоком фельдфебельской ругани стрелки неохотно поднимаются и бегут вперед. Цепи катятся, упорно наседая друг на друга и сливаясь, как волны во время прибоя. И как волна, дробясь о подножие горки, разлетаясь в брызги, отскакивают обратно, истекая кровавой пеной. Лава огня и железа испепеляет кричащее людское месиво и выплевывает, как отработанный пар. Лощина засерела жирными пятнами трупов. В речушке образовались заторы, мосты из мертвых и раненых. На ряду с мертвыми лезут в воду живые, торопясь ускользнуть от нависшей смерти. Связь с флангами, которая перед наступлением была детально разработана, оборвалась. Ни телефонов, ни вестовых, ни адъютантов в этой долине смерти, куда твердая рука командующего армией загнала несколько полков. Впереди невидимый противник, засевший в утробе неприступной горки. Горка окутана колючкой, как плющем. Позади три линии пустых неприятельских окоп, которые зря громила в течение суток наша артиллерия, подготавливая нам атаку. Смерть косила беспорядочно снующих в замкнутом пространстве людей. Роты тают, как воск на сковороде. Кто-то надсадно, заглушая пулеметную трескотню, крикнул: – Назад! Отступай, братцы! Офицер или солдат? Вопрос или приказание? |