Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Качество военной обуви действительно ниже всякой критики. Промокшие онучи сушить негде. От них преют и простывают ноги. В холодные ночи онучи пристывают к ногам. Приделали к котелкам черенки, и целый день по очереди отливаем из окопов воду. Работаем до отупения, а вода как будто издевается над нами: все прибывает и прибывает; из каждой поры земли сочится вода; стенки окопа наливаются пузырями. Фельдфебель в шутку назвал эти пузыри слезами Марии Магдалины. Всем понравилось, и название закрепилось. Ночью заморозок стягивает поры земли, на стенках окопа вырастают изящные гирлянды кристаллических сосулек. Мы бросаем котелки и беремся за винтовку. Открываем оживленную пальбу. Немцы отвечают. И каждую ночь я себя спрашиваю: какой толк в этой бессмысленной стрельбе? Но стрелять, очевидно, нужно. Мы разбрасываем еженощно на ветер сотни тысяч патронов, и нас не только за это не ругают, но поощряют. О нашей идиотской стрельбе в «белый свет» непрерывно пишутся и пересылаются эстафеты, донесения, приказы, сводки, отчеты. В бесчисленных штабах сидят на этом деле сотни людей. Газеты и журнальчики, обозревая нашу стрельбу, говорят: «В Н-ском направлении оживленная перестрелка». Эх, господа почтенные редакторы и журналисты! Если б вы только знали, во что обходится России эта «оживленная перестрелка»? Ведь, наверное, из каждого миллиона выпущенных пуль только одна зацепит немца, да и то ротозея какого-нибудь. Мысленно перевожу расстрелянные за ночь пули на хлеб, на уголь, на мясо, на одежду, и эта арифметика повергает меня в отчаяннейший пессимизм. Если так будет продолжаться несколько лет, вся Европа разорится. Россия вылетит в трубу раньше всех. Мы разоряем себя с упорством фанатика. * * * Грунт слабый, с большим процентом примеси песка. Солнце безжалостно разрушает наши окопы. Ежедневно оползни, обвалы стенок. Земля превратилась в тесто, обильно снабженное дрожжами. Удержать ее в повиновении трудно. Наши скрепы и подпорки недостаточны. Нужны бревна, доски, ивовые плетни, сетки. Леса под рукой нет. За «деревом» ходим ежедневно в тыл, за двадцать километров. Разбившись на десятки, взваливаем на плечи тяжелое восьмиметровое бревно и, как муравьи, тащим его в свой окоп. Несем эту дьявольскую ношу через непролазную грязь, через темень нахмурившейся ночи, через лужи и ручьи полой воды. Когда один из носильщиков спотыкается и падает, падают все остальные. Скользкое бревно летит в грязь. * * * Печать подлеет с каждым днем все больше. Тошно читать бесконечное вранье. В какой номер газеты ни заглянешь, каждый русский воин – альтруист, христианин, герой, а каждый немец – природный громила, варвар, дикарь и зверь. Для фабрикации «немецких зверств» журнальные мудрецы уже создали своего рода штамп: можно заранее знать, что будет в завтрашнем номере «Нового Времени» или «Биржевки». В одном из последних журналов какой-то борзописец на протяжении двух страниц расписывает прелести фронтовой бани. Все в порядке. Даже фотографии солдатиков, моющихся в бане. Солдатики улыбаются, хохочут под освежающими струями воды… Не баня – салон красоты и гигиены! А в действительности мы моемся где-нибудь в грязной речонке, в луже, в землянке из котелка и делаем это раз в два-три месяца. О существовании этих бань ни один солдат ничего не знает; никто этих бань в глаза не видывал. * * * Сегодня ночью немцы устроили очередную потеху: их артиллерия не давала нам спать. Воздух выл и стонал, как будто тысячи ведьм сорвались с цепи. Под утро шальной снаряд упал в дверь землянки первого отделения нашего взвода. Землянку разбросало. Шесть человек убито, десять ранено. Раненых подобрали полковые санитары. Убитых мы отнесли в заброшенный боковой ход сообщения, прозванный отростком слепой кишки, и зарыли в песок. Зарыли без молитв, без шуток. Проделали это так же безучастно и спокойно, как таскали бревна и мешки с песком. Фельдфебель Табалюк, притаптывая свежий холмик на братской могиле, сухо говорит: – Смерть схватила их неожиданно, легко… Хорошая смерть! Дай бог всякому из нас так умереть! Кто-то неожиданно всхлипнул. О чем? О погибшем безвременно друге? О брате? О завтрашней своей гибели, может быть? Табалюк не выносит слез. Какой же это, черт возьми, солдат, защитник веры, царя и Отечества, ежели он нюни распустил, как баба! Боевой дух потерян – все потеряно! – Что, анафемы, разрюмились?! – шипит он в кучку насупившихся стрелков. – Эко дело смерть! Все там будем. От смерти, брат, не отвертишься. Она те найдет везде. Все под одним богом ходим. Бог – он захочет тебе кончину прописать, так и без войны пропишет: ляжешь ночью на печь к бабе и навеки заснешь. Так-то, други милые. Молча расходятся стрелки, точно боясь разбудить, потревожить. Говорят вполголоса об отошедших на вечный покой. Из всего отделения уцелел один Голубенке, который лежал в самом дальнем углу землянки, накрывшись шинелью. Видит в этом какое-то чудо. В момент взрыва в землянке горел ночник, устроенный из консервной банки. Играли в «козла»… И умерли, не доиграв партии… * * * Весна вступает в свои права. Разбухли почки. Мягко голубеет бездонное небо. Жарче дышит земля. На деревьях и кустах кое-где шелушится зеленая бахрома листвы. Спиралями вьются звонкие жаворонки, высказывая полное пренебрежение к войне. Вечером от потеплевшей земли тянется к небу томная дымчатая испарина. Голосисто заливаются невидимые пичуги. Бугры увалов, виднеющиеся справа, взъерошились густой щетиной молодой травы. Запестрели радуги первых цветов. В Петербурге теперь белые ночи. В парках целуются влюбленные парочки. Солдаты ежедневно толкуют о земле, о весеннем севе. Тяжело вздыхают, вспоминая свои «осьминники», нераспаханные «клинья», «гоны», «переезды». Все шибче и шибче ругают военную цензуру, которая месяцами задерживает письма туда и обратно. В офицерских кругах усиленно дебатируется проблема предстоящей весенней кампании. Говорят, скоро будет грандиозное наступление. * * * Наступаем, оказывается, мы. На наш участок стягиваются резервы, кавалерия, боевые припасы. Дым коромыслом. О наступлении сегодня по секрету сказал мне капитан Розанов, но этот «секрет», кажется, известен многим. Солдаты «на всякий случай» обмениваются адресами. Каждый оставшийся в живых должен сообщить о своем убитом товарище на родину. |