Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Э, да не все ли равно! Впереди явная смерть, позади, может быть, жизнь… И серо-зеленые людские волны, редея, катятся бесшумно назад. Пьяные от возбуждения, от солнца и крови люди грозят кому-то кулаками, изрыгают проклятия, ныряют в окопы, в ходы сообщения, в ямы, куда не доходит горячий свинцовый дождь. И чтобы легче бежать, бросают скатки шинелей, патронташи, сумки, ранцы, винтовки. Только бы уйти самим… * * * Докатились до немецких окопов, что заняли два часа назад. Вздохнули облегченно. Еще немножко – и свои родные окопы. Там – отдых, покой, жизнь… Но до своих окопов триста шагов. О, эти триста шагов! Как пробежать их, когда немецкая артиллерия открыла заградительный огонь и на протяжении этих трех сот шагов в вакхической пляске кружится смерть?! Как перешагнуть это поле, когда на каждом квадратном метре, взметая землю, рвутся гранаты? А сзади, от горки, уже катятся стройные цепи противника, наседают на хвосты разбитых, истекающих кровью, деморализованных полков. Пулеметы строчат без промаха, без устали… Испуганно и зло кто-то кричит: – Кавалерия с фланга! Обходят! Это явная нелепость. Что может сделать кавалерия там, где окопы, рогатки, волчьи ямы, ходы сообщения? Но почему-то никому в голову не приходит этот простой вопрос. Все во мгновенье ока поверили в кавалерию, которая «обходит с фланга», и стремительно ринулись сплошной массой через огневую завесу, через «мертвую зону» к своим окопам, где отдых, покой и жизнь… И огонь поглотил потерявших рассудок людей. Это был отважный прыжок в жуткую неизвестность. Ставкой была жизнь. * * * Наступление провалилось на всем участке. Немцы перехитрили наших стратегов. Пропустив головные и резервные цепи, они открыли заградительный артиллерийский огонь и отрезали наш фронт от тыла. Это спутало все карты наших генералов, руководивших операцией, и предрешило исход прорыва немецкого фронта, на который возлагали такие огромные надежды. Казачьи и кавалерийские части, предназначенные для прикрытия флангов и для преследования противника (что противник побежит, подразумевалось само собой), вовсе не были пущены в дело. Кавалерия не успела выехать за нами в прорыв. Огневая завеса противника преградила путь. Наша рота вернулась в исходное положение в составе пятидесяти человек, двести человек остались на поле боя. Табалюк как-то уцелел. В других ротах потери примерно такие же. Перебиты или ранены почти все младшие офицеры. …Хорошо, что немцы не продолжили свою контратаку. Деморализация у нас полная. Половина людей вернулась без шинелей, без снаряжения, без винтовок. Вчера вечером кто-то вполголоса распевал в соседнем взводе: Как четвертого числа Нас нелегкая несла Горы занимать, Горы занимать. Наезжали князья, графы И чертили топографы На больших листах, На больших листах. Гладко вышло на бумаге, Да забыли про овраги. А по ним ходить, А по ним ходить. На Карпатские высоты, Нас пришло всего три роты. А пошли полки, А пошли полки. Приезжал командир бригады. У него вследствие неудачного наступления разбушевалась астма. Обходя роты – жалкое подобие рот – в сопровождении командира полка, он злобно размахивает руками перед носом каждого солдата и, задыхаясь, бросает в лицо измученных людей жесткие, обидные слова. – Беглецы! Трусы! Где винтовки? Где амуниция? Все побросали? Своя шкура дороже чести полка, дороже винтовки? Под суд! Расстреляю в двадцать четыре часа! Присягу забыли! Ни чести, ни совести, ни мужества! И это императорская гвардия?! Сволочи! Сукины!.. Хмуро молчат подавленные бранью стрелки. Останавливается против отдельных солдат и распекает «персонально». На участке двенадцатой роты триумфальное шествие бригадного наскочило на непредвиденный барьер. Прапорщик Змиев, глядя в упор генералу, говорит: – Ваше превосходительство! Люди не виноваты! Я один из немногих офицеров, которые шли в первой цепи наступающих колонн и вернулись обратно через огневую завесу. Стрелки не виноваты… Серые, безучастные ко всему лица солдат зашевелились, офицеры, поднимаясь на носках, стараются прочесть в генеральских глазах полученное впечатление. Командир полка что-то шепчет на ухо растерявшемуся от дерзости прапорщика генералу. Прапорщик Змиев снова раскрывает рот, видимо, собираясь что-то сказать, но генерал обрывает его: – Как смеете вы, прапорщик, меня учить?! Щенок! Мальчишка! Кадетик! Фунт солдатской соли не съел, а лезет учить старых боевых генералов! На гауптвахту! В двадцать четыре часа! В остальные роты генерал после этого инцидента не зашел. Уехал разгневанный. * * * Перемирие. Мягко трусит водяной пылью мелкий и назойливый дождь. Серые облака низко нависли над мокрой землей. Свободно ходим в междуокопной зоне и подбираем тела убитых товарищей. Раненые в ожидании перемирия больше суток пролежали без медицинской помощи, ругаясь и оглашая воздух раздирающими душу стонами. К ним не смели подойти ни наши, ни немецкие санитары. Хоронить убитых – тяжелая обязанность. Хоронить тяжелее, чем идти в атаку на укрепленные позиции противника. Ни смеха, ни шуток, ни вздохов, ни слез. Работаем, как автоматы. Могилы рыть не хочется, да и надобности в этом нет. Трупы сталкиваем в образовавшиеся от взрывов снарядов воронки и засыпаем слоем земли. Из воронки получается курган. Так создавали курганы. Курганы окрестили «братскими могилами». На некоторых поставили наскоро сколоченные грубые деревянные кресты. Кресты торчат сиротливо, как забытые, не к месту поставленные тычинки. * * * Когда зарывали последние трупы, молоденький, хрупкий как девушка прапорщик Хмара фальшиво что-то запел, по-театральному играя руками. Все в тревожном недоумении подняли на него глаза. И в продолжении нескольких минут стояло застывшее молчание. |