Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Наши мстили полуроте за «обиды». Петербург. Все как-то сами по себе стушевались и вошли в «норму». Закончились шутки, баловство. Гудели, как пчелы в цветнике, но было в этом гудении что-то новое. Коноводы драл; поблекли, притихли. Может быть, это город-гигант придавил всех своим волнующим величием? Пригнали в казарменный двор. Плотным бурым гримом ложилась на влажные размягченные лица городская пыль. Пахло асфальтом, помоями, жженным камнем и гнилью. Выстроили в две шеренги и продержали неподвижно несколько часов. Ждали генерала. Для начала недурно. Явилась комиссия: генералы, полковники, обер-офицеры. Один из членов комиссии, вооруженный мелом, писал на груди каждого новобранца какую-нибудь цифру – номера полков. Началась разбивка по запасным батальонам. Встали рядом я, Граве, Анчишкин. Я был в старенькой любимой студенческой тужурке. Генерал задержался около меня, раскуривая папиросу. – Студент? Какого факультета? Я ответил. Молоденький поручик вывел мелом на правом боку моей тужурки затейливую семерку. В раздумьи остановился перед Граве, жирно черкнул и ему, и Анчишкину по жирной семерке. Комиссия двинулась дальше. Моему соседу слева поставили шестерку. Он шепотом выругался. – В третью гвардейскую дивизию меня ахнули! – Чем плохо? – спросил я, поворачивая к нему голову. – Дисциплина каторжная; у меня тамотка брат служит, знаю. * * * Неприветливо встретила нас казарма. «Государево войско», а житьишко немудрое. Грязь, темнота, теснота. Натолкали, как снопов в овин. Нары в три яруса. На верхних душно, не продыхнешь, на средних и нижних глаз раскрыть нельзя: мусор сверху сыплется. Стены казармы «живописно» размалеваны. В неряшливых линиях рисунков и орнаментов чувствуется опытная рука суздальского художника. Содержание картин любопытно. Изображена в лицах «История государства Российского». На первом месте, конечно, подвиги армии, содействующие росту и укреплению «родины». Под картинами выведены изящной славянской вязью пояснительные тексты. Русские везде побеждают. На какую стену ни взглянешь – всюду постыдное бегство неприятеля. Бегут монголы, татары, кавказцы, англичане, немцы, французы, турки. Больше всего досталось от суздальца туркам. С турками у русских царей исконная вражда. Воевали много раз. Беглый осмотр казарменных стен приводит к заключению, что история российской армии состоит из одних подвигов. * * * Начальство сразу взяло нас в ежовые рукавицы. Отделенные и взводные – не то, что сопровождавшие в вагонах дядьки. Строгость – ни охнуть, ни вздохнуть; ноги протянуть без санкции начальства нельзя. В уборную хочешь – иди с рапортом к отделенному ефрейтору. Ефрейтор – начальство шибко маленькое, но мат зверюга, да зубастый. Куражится ефрейтор над солдатом больше, чем любой полковник. Полковник далеко, когда еще попадешь ему на грозные очи, а ефрейтор всегда под боком; пилит и тянет ежечасно. Сапоги на поверке не блестят – наряд вне очереди. Пуговицы тусклы – наряд. Клямор [1] не блестит – гусиным шагом ходи. * * * Известные общественные круги, те самые, что погнали народные массы на войну, в Петербурге, естественно, больше всего расцвечиваются в нарядные одежды патриотизма и шовинизма. Высшие и средние слои буржуазии и чиновничества везде демонстрируют национальную гордость, непримиримость и воинственный пыл, благо сами они прочно окопались в тыловых штабах и канцеляриях. Разговоры о войне буквально висят в воздухе. Несчастного немца склоняют на все лады. Петербургские немцы и чухонцы ежедневно подвергаются оскорблениям. Некоторых под шумок избивают в темных переулках. Особенно ретивые патриоты агитируют за немецкий погром. Все, кто кормится и рассчитывает кормиться от войны, громко кричат о непоколебимой мощи российского и союзного воинства. Смешно наблюдать это бахвальство невежд, не имеющих никакого представления о войне, о соотношении сил воюющих держав. Читая ежедневно суворинские фельетоны, обыватель полагает, что он в курсе всех событий. * * * Нас спешно готовят для фронта. С утра до позднего вечера муштруют на плацу. Кажется, в военном деле самое главное – шагистика. Часами маршируем изнурительным редким учебным шагом. Ежедневно проливаем семьдесят семь потов. Белье, гимнастерку приходится выжимать. И откуда столько пота у человека? На строевых занятиях взводные то и дело кричат: – Крепче ногу! – Ногу крепче! – Вытягивай носок!.. Мы с остервенением вытягиваем носок и бухаем тяжелым сапогом в землю. Особенно крепко ставим ногу после предварительной команды. Народ как на подбор: рослый, здоровый, каждая нога – пудовая кувалда. А начальство, любуясь эффектом, зычно кричит: – Крепше ногу! Крепите!.. Преображенцы и семеновцы шагают реже, не вытягивают носок. Ходят, как армейская пехота. Нас они вышучивают: – Эй, вы!.. Это вам не Варшава. Здесь город на болоте стоит, ногами топать не полагается. * * * От шагистики распухли ноги. Ночью их страшно ломит, и я не могу спать. Удивительный народ полковые врачи. Еще в университете я слышал много невероятного про их диагнозы, рецепты, методы лечения, но воспринимал это как анекдоты. Оказывается, вся военная медицина – сплошной анекдот. Все внутренние болезни и головные боли в армии лечат касторкой. Внешние – йодом. На осмотр десяти пациентов военный врач тратит не более пяти минут. В его глазах все нижние чины – симулянты, которые стремятся при помощи медицины избавиться от военной службы. Мои распухшие ноги тоже хотели смазать йодом. Запротестовал. Фельдшер доложил о моей дерзости врачу. |