Онлайн книга «В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917»
|
Врач взглянул на мои оголенные, уродливые от опухоли икры, поднял на меня невозмутимо-изумленные глаза и раздельно, внушительно скомандовал: – Извольте выйти вон! Вы здоровы! Не верил своим ушам и замер на стуле в оцепенении, в немой неподвижности. Глаза врача как-то странно замигали: – Нахал!.. Я тебе говорю или нет?? Как подхваченный пружиной, я вскочил со стула и начал надевать сапоги. Руки и ноги дрожали от жгучей обиды. Когда я оделся, врач фельдфебельским басом крикнул: – Кру-гом!.. В казармы шагом ма-арш! Больше в околодок никогда не пойду. * * * На уроках словесности никак невозможно удержаться от смеха. Нарушаю смехом торжественное благочиние, и меня наказывают. Получил уже пять нарядов вне очереди. Глупее солдатской словесности ничего нельзя и придумать. Отделенные и взводные в словесности сами ничего не смыслят. Коверкают слова уморительно. В нашей роте ни один человек не может выговорить правильно слово «хоругвь» [2] . Говорят: «херугва». Нужно знать всех особ царствующего дома. Нужно знать все военные чины от ефрейтора до главнокомандующего. Нужно знать фамилии всего ротного, полкового, бригадного, дивизионного и корпусного начальства. Всю эту тарабарскую премудрость мы как попугаи зубрим ежедневно. Фамилии у начальства трудные, запомнить их – мука. Штабс-капитана фон-Таубе солдаты зовут: «Вон Тумба». Поручика Зарембо-Ранцевича – «Репа в ранце». Подпоручика фон-Финкельштейна – «Вон Филька Шеин». «Вон Тумба» и «Репа в ранце» вносят некоторое разнообразие в серую казарменную жизнь. Когда я разражаюсь гомерическим хохотом, взводный грозит набить мне «морду». Пока еще не бил. А человек он «сурьезный», пожалуй, что и набьет когда-нибудь. Тяжела ты, серая шинель! * * * Рано утром вызвали в кабинет к ротному командиру. Вежливо пригласил сесть. – Вы студент? – Уже закончил, ваше высокоблагородие. – Мы направляем вас в школу прапорщиков. Получили приказ. Через неделю вас возьмут из роты. Война, видимо, затянется. Предстоит большой спрос на офицерский состав. Вы рады, конечно? А теперь пока идите отдыхать, Я сделаю распоряжение, чтобы вас не выводили больше на строевые занятия. – Ваше высокоблагородие… Я не поеду в школу прапорщиков. На лице капитана удивление и, кажется, искреннее. – Это почему-с? – голос звучит иронически. И эта ирония замораживает меня. Становится неловко. Говорить с ним не хочется. – Не желаю. – Полагаю, это не секрет? Объясните, пожалуйста, причины уклонения? – Я не хочу занимать командную должность. Он сокрушенно покачал головой. – Это очень прискорбно. Ну, что ж. Я уважаю и мнения других. Только вы это мненьице оставьте уж лучше пока при себе. Думайте там себе, как хотите, по влиять в этом отношении на других – боже вас сохрани! Вам придется тогда познакомиться не только с полковой гауптвахтой, но с учреждениями, более приспособленными для исправления вредного направления мысли. Я в этом тверд, как скала. Имейте в виду: не потерплю! Когда я по его предложению поворачиваюсь на каблуках и шагаю к двери, он кричит мне вслед: – А все-таки подумайте еще о школе. Рапорт я отложу до завтра. Я остался при своем первоначальном мнении. * * * Немцы успешно продвигаются к сердцу Франции. Передовые колонны немецкой армии находятся в двухстах пятидесяти километрах от Парижа. На подступах к «городу революции» идут кровопролитные бои. Потери с обеих сторон колоссальны. На нашем фронте пока затишье. Наши войска только разворачиваются. Немцы нас не беспокоят. План немецкого командования слишком ясен: сначала раздавить французов и затем всей силой обрушиться на неповоротливую русскую армию. В связи с «предстоящими событиями» во Франции образовано министерство «национальной обороны». Военное министерство возглавляется Мильераном. В кабинет входят также и Жюль Гэд, Марсель Семба. Эти люди называют себя социалистами. В Петербурге ходят упорные слухи, что Париж в скором времени будет занят немцами. В печати появляются, вероятно, продиктованные французским посольством в Петербурге, осторожные заметки, напоминающие о том, что русская армия должна помочь союзникам отстоять Париж. * * * Анчишкин и Граве тоже отказались идти в школу прапорщиков. Оба рвутся на фронт, у каждого свои соображения. Граве боится, что война закончится через несколько месяцев и ему не придется понюхать пороху. Анчишкин торопится громить немцев и между прочим собирать материалы для поэм. Мне, Граве и Анчишкину пристрочили красные погоны с пестрыми кантиками по краям. Не хотел надевать. Фельдфебель пригрозил гауптвахтой. Гауптвахта – панацея от всех зол. Погоны вольноопределяющегося дают некоторые плюсы и минусы. Плюсы: офицеры стали более вежливо обращаться: вместо ты говорят вы. Только ефрейторы по-прежнему мне тыкают. Для них не существует фетишизма пестры-кантиков. Ефрейтор – выше закона. Минусы: изменилось отношение солдат. Почувствовали во мне чужого человека. Мои «странности», на которые они раньше не обращали внимания, всплыли теперь перед ними в новом фантастическом свете. Вчера в обед я слышал, как новобранец Зимин говорил по моему адресу: – Не иначе – для шпионства за нами приставлен. Почему он ходит с книжкой? Почему записывает все, что ни скажешь? – Правильно!.. Правильно! – подтвердил собеседник. – По всем признакам барин, а спит с нами в казарме. Зачем? – Шпиен!.. Остерегаться надо. Начальство при нем ругать не след. Упекут живо, сволочи. * * * Второй взвод – Бондарчука – это своего рода штрафной батальон. Пружинистый, сухой, с жестким взглядом глубоко ввалившихся серых глаз он все занятия превращает в уроки мордобития. Особенно неистовствует на колке чучел при изучении ружейных приемов. Очень своеобразный бокс: одна сторона наносит удары, а другая, не защищаясь, принимает их как должное. |