Книга Да будем мы прощены, страница 78 – Э. М. Хомс

У меня смутные воспоминания о том, как я бывал здесь давным-давно, и в Йорктауне мне купили черное деревянное копье с резиновым наконечником – я потом его использовал как удилище.

Обедаем мы в «Йе олде паб» и посещаем какое-то вечернее представление, где нас всех учат танцевать виргинский рил.

– Обычно у нас одна комната, а у родителей другая, – говорит Эшли, глядя на наш большой номер в гостинице.

– На этот раз ночуем вместе, – сообщаю я, и тема закрыта.

В отеле мне почему-то не так напряженно, как было бы дома. Не надо думать о готовке и уборке, и ощущение такое, будто у меня есть поддержка: экономка, вооруженная дополнительными наволочками и подушками, и пожилой консьерж, который не выходит из-за конторки, но отлично снабжает нас билетами на все, что мы хотим: от танцевальных выступлений до экскурсий на ферму и занятий с оружием.

Шведский стол Рикардо завораживает.

– Это как праздничный завтрак, – восхищается он, – как складчина в церкви, когда ходишь и берешь что хочешь, и еще, и еще.

Я ему даю лекарство. Он заедает его десятью кусками бекона, четырьмя блинчиками, половиной тарелки каши, большим черпаком яичницы и какой-то плюшкой с корицей. Нейт и Эшли, привычные к школьным обедам в кафетерии, скромно обходятся кашей и фруктами. Эта скромность меня восхищает.

Эшли решает, что мы должны в это время жить более полной жизнью, и хочет, чтобы мы передвигались по номеру при свечах. Мысль об огне меня напрягает, и я соглашаюсь только на фонари. Чернилами и гусиным пером мы пишем друг другу письма и записки, запечатываем их сургучом и посылаем либо экспресс-почтой, складывая самолетики и запуская их в воздух, или же, что медленнее, «пони-экспрессом»: Рикардо на деревянной лошадке, но она отправляется лишь раз в пятнадцать минут.

Каждый из детей находит себе территорию в номере и ее осваивает. «Офисом» Эшли оказалась ванная, Нейт занимает письменный стол, Рикардо орудует в районе мини-бара, из которого по моей просьбе убрали всю выпивку. Я потом вижу солдатиков, расставленных в нишах, где раньше были бутылки. Моя личная зона – половина двуспальной кровати, которую мы делим с Нейтом. Ночью я просыпаюсь – Нейт спит с открытым лицом, дыхание у него свежее.

Эшли ведет себя тихо, часто сидит у себя в «офисе», посылая текстовые сообщения или ведя долгие разговоры с какой-то школьной подругой. Потом она засыпает на полу. Когда я подхожу, голова у нее лежит на коврике из ванной.

– Кажется, задремала я, – говорит она, когда я ее бужу.

– Пока разговаривала?

– Мне моя подруга рассказывала историю.

– А родители твоей подруги не возражают, что она так поздно не спит? – Эшли молча пожимает плечами. – А междугородние разговоры как?

– Никак, – отвечает она. – Звонила я, а платить за междугородние не придется: все включено.

Пока дети завтракают, я выясняю вопрос у портье за конторкой. Он мне предъявляет счет на четыреста долларов.

– Я платить не буду, – говорю я и прошу позвать менеджера.

– Ладно, – говорит менеджер. – На двести согласны?

– Сто пятьдесят и не больше, – говорю я, и менеджер соглашается.

Эшли я ничего не говорю. Незачем портить ребенку настроение, и хорошо, что есть подруга, с которой можно поговорить.

Каждый раз, глядя на Рикардо, я не могу сразу вспомнить его имя. Тут есть дополнительное осложнение: у него на куртке табличка, где вылинявшим маркером написано: «Привет, меня зовут КЭМЕРОН».

– Кто такой Кэмерон? – спрашиваю я.

– В смысле?

– «Привет, меня зовут Кэмерон»?

– Наверное, так звали человека, у которого эта куртка была раньше, – отвечает он.

– А почему ты оставил это имя?

– Мне так нравится. Я называю куртку «Кэмерон».

И мы замолкаем.

Пока мы возле здания Вильямсбергского суда ждем Эш и Нейта, которые захотели послушать речь актера, изображающего Джорджа Вашингтона, Рикардо спрашивает:

– А зачем ты убил моих папу и маму?

– Я их не убивал. Это мой брат Джордж их убил, а я не виноват.

Я не ожидал ни такой прямоты от него, ни такой горячности оправданий от себя.

– Он меня тоже пытался убить?

– Нет, он никого не пытался убить. Произошел несчастный случай, огромное несчастье. Мне искренне жаль.

– Ты мне шарик приносил.

– Да. Я хотел посмотреть, как ты.

– А почем мне знать, что не ты это сделал?

– Ну, потому хотя бы, что меня там не было. Я потом приехал. А Джордж теперь в специальной больнице. Он сошел с ума.

– Он убил маму и папу, – повторяет мальчик.

– Не нарочно, – объясняю я. – А потом он убил маму Нейта и Эшли.

Я не знаю, известно ли это мальчику, и не знаю, стоило ли об этом ему говорить, но почему-то захотелось до него довести, что не у него одного утрата.

Мальчик качает головой:

– Он богатый человек с большим телевизором, ему никого не надо было убивать.

– Это верно, – соглашаюсь я. – Ему никого не надо было убивать.

Я начинаю паниковать. Может, я забыл дать ему лекарство, и это всплытие со дна, прояснение связано с тем, что он не получил лекарства, и теперь непонятно, что дальше будет. Он сейчас превратится в Невозможного Халка?

– Ты лекарство сегодня принимал? – спрашиваю я.

– Да. Ты мне сам его давал утром.

Нейт и Эшли выходят из здания суда, и мы идем на демонстрацию мороженого, которое делают в колониальной кухне, а потом на ленч. Я все жду, чтобы что-нибудь случилось, но ничего не происходит, и жизнь продолжается.

В конце дня звонит гулятель собак и спрашивает:

– Вы кошку видели перед отъездом?

Вопрос явно с подвохом.

– А что, она пропала?

– Она родила котят, – отвечает собачник. – Шестеро здоровеньких, один не выжил. Я его похоронил под розовыми кустами за домом.

– Не знал, что она беременна. Она ни разу не говорила.

– Я думаю, мне надо их всех взять на осмотр.

– Да, имеет смысл. А как Тесси?

– Не в своей тарелке, – говорит он. – Да, и еще: она их родила в главной спальне. Я все с кровати выбросил, правильно?

– Да, отлично.

– Если будут новости, дам вам знать, – говорит он и вешает трубку.

Наверное, вид у меня удивленный, поскольку дети спрашивают:

– Что случилось?

– Тесси родила котят, – отвечаю я, и у них лица становятся еще более недоуменными.

– Она ведь собака, – говорит Эшли.