Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
Ее тонкий высокий голос раскатывается в пустом коридоре. Она подбирает осколки известки, заворачивает в бумажку, прячет и хлопает себя по бедру: – Будем бить по карману родителей! И с ненавистью смотрит на заднюю парту – туда, где, привалясь к стене, возвышается Бадя, огромный, краснорожий, угрюмый. Его широкую плоскую физиономию освещает бронзовый фингал. – Садитесь. Даже учителя боятся Бадю. Из рыжего бесформенного портфеля она достает бесчисленные листочки, раскладывает свой пасьянс. Некоторое время она молчит, вглядываясь в свои каракули. Записи ее не интересуют. Она просто набирается сил. – Что вам было задано? Берг! – Стих про школьников. – Не паясничай, Берг. Иди отвечать. – Книжку потерял, Анна Михална. – Надо было прийти пораньше и выучить. Черные живые глаза Берга смеются. Он огорченно разводит руками. – Садись, двойка. Хлюпин! Она уже понимает, что ее ждет. – Не учил. – Двойка. Данильянц! – Не выучил. – Двойка… – И тихо говорит: – Хочешь урок сорвать, Губайдуллин? Бадя смотрит в окно. Страсти не туманят тяжелого Бадиного взора. Как Будде, ему ведома суть вещей. Он сразу видит, куда бить. – Сальников! Может, и ты не выучил? Сало долго вылезает из-за парты, оттягивая момент. Он сопит на весь класс, чувствуя, как Бадя улыбается ему в затылок, и краска волной поднимается по его шее. – Не могу, Анна Михална… Сяо Лю, мой сосед, смеется. Обреченность прорастает в Крысиных морщинах. Она кашляет. – Смеешься, Грешилов? Я спешу отвести глаза, но поздно. – Весело тебе? – Ничего я не смеюсь. – Ты ведь у нас член совета дружины? Вас там этому учат? Я встаю. – Правда, весело? Измываться над старухой. И смеяться исподтишка… Знаешь, кто так поступал? Глухая печаль ее взгляда пронизывает меня. – Фашисты. Они сразу не убивали. Растягивали удовольствие. Сначала помучат, посмеются. А потом убьют. Правда, смешно? И улыбается беспомощной, надтреснутой улыбкой. Я мотаю головой. Тихий короткий свист раздается с задней парты. Я оборачиваюсь – Бадя подмигивает мне неподбитым глазом. Ненависть захлестывает меня, ноги сами собой делают шаг к доске… …Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело! Это многих славный путь… Я стою у Крысиного стола и слышу себя, как сквозь вату. Вот оно. Ползет по классу. Копейка перегнулся к Хлюпину, коротко шепчет ему в самое ухо. Тот замирает. Я понимаю, как ему хочется взглянуть на меня. Постеснялся. А другие смотрят. Равнодушно. Сочувственно. Любопытно. И Копейка улыбается мне в лицо, укрытый от беды, осененный могуществом Бади. – А почему четыре? – с горечью спрашиваю я. – Потому что читал без выражения. Иду на место. Сяо Лю отодвинулся на самый край парты. Откалывается. Черные лоснящиеся заводские корпуса проступают за окном в сыром тумане. На дворе под голыми тополями еще держатся островки грязного снега. В ушах стучит это проклятое слово, перетекающее из уст в уста, с парты на парту. Слово это – облом. Крыса прохаживается, упрятав за спину руки и слегка переваливаясь. – Некрасов называл свою музу “Музой мести и печали”… Что тебе, Грешилов? – Можно выйти? – Нельзя. Скоро звонок. Меня знобит. Они будут бить меня всем классом. Я слышу женский смех на лестнице. Хорошенькая химичка Виктория Борисовна что-то рассказывает старшей вожатой Вере. Они забирают из гардероба свои пальто и присаживаются на лавочку. Слушая химичку и улыбаясь, Вера натягивает боты, прячет туфли в авоську. – Грешилов, ты чего домой не идешь? – Сидит и сидит, – говорит Никитична. – Медом намазано, что ли? Вера оглядывает вестибюль. За окном Валька Топоров в черном флотском бушлате, перешитом из отцовского, пританцовывает на ветру, не спуская глаз с дверей. – Тебя ждут? Я стыдливо киваю. Мы выходим втроем. Валька с независимым видом пропускает нас. У ворот человек двенадцать. Вера решительно направляется к Баде: – Только тронь его, Губайдуллин. Детской комнатой не отделаешься. Я в роно поеду. Вылетишь из школы как пробка. Вера с Викторией доводят меня до угла. – Ну, – улыбается химичка, – дальше доберешься, герой? Мне очень хочется, чтобы они проводили меня до дому, но язык не поворачивается попросить. Свернув за “Бакалею”, я припускаю во весь дух. Оглядываюсь – погони не видно. Размышляю секунду и ныряю в проходной двор. Свист обжигает мне слух. Это Копейка, маленький и цепкий, повисает на моем плече. Я пытаюсь его стряхнуть, кричу, колочу изо всех сил по руке. Мы оба падаем. Они накатываются из-за угла и окружают меня. Бьют портфелями, стараясь попасть по голове. Я прикрываюсь, как могу. Отступаю к стене. Не хватает воздуха, я быстро устаю. Удар сзади в затылок. Я роняю портфель. Теперь я безоружен. Берг, гадина, ты-то куда? Сегодня меня, завтра тебя… Внезапно удары обрываются. Дышим. Бадя, стоя в сторонке, манит меня: – Ходи сюда. – Не пойду. – Ходи, говорят… Кто-то дает мне пинка. Иду. Подхожу, загораживая рукой лицо. – Убери грабку, – говорит Бадя. – Не уберу. – Хуже будет. – Не уберу. – Кому говорят? Опускаю руку. И слепну. Удар приходится в переносицу, все вспыхивает багровым огнем, я куда-то лечу, врезаюсь в какой-то ящик. Все солоно – из глаз слезы, из носа кровь. – Понял, сука? – назидательно говорит Копейка. Они уходят. Прямо передо мной – глухая кирпичная стена. Ящики. Гора угля. Примятая стрелка травы щекочет мне щеку – свежая, ранняя. Из-за ящиков возникает хмурый Сяо Лю, поднимает мой портфель, стряхивает с него налипшую грязь. Я ложусь на холодную землю, царапаю ее, молочу кулаками. И долго, злобно плачу. |