Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
– Я никуда не пойду! – Это что-то новенькое… От резкого света лампы чернота за окном еще глуше и бесприютней. Мне нестерпимо хочется под одеяло, оставшееся у бабушки в руках, обратно, в сон и тепло, туда, где нет ни этой морозной ночи, ни школы, ни надоевшего стука маминой машинки. Бабушка трогает мой лоб. – А ну-ка, померь… – Она уже стряхивает градусник, подозрительно приглядываясь ко мне. – И глаза у него блестят. – Драться не надо в школе. Мамин голос, слегка охрипший, доносится из-за шкафа, а машинка стрекочет не смолкая. – Нет, он всю ночь воевал, разговаривал во сне. Я так и знала, что он заболеет! – И горло что-то побаливает, – сообщаю я как бы с досадой и на глазах у бабушки делаю трудный тягучий глоток. Одеяло я получаю обратно. Бабушка – моя единственная надежда. – Здоровый парень не может сдачи дать! Слушать тошно! Ненавижу маму! И звук у машинки противный. – Когда же она встала? – тихо спрашиваю у бабушки. – Она и не ложилась. Сам себя человек не жалеет. Голодаем, что ли? – А не голодаем оттого, что я не сижу сложа руки! – Взвизгивает отъехавший стул, и мама, осунувшаяся, выдергивает у меня градусник и одеяло. – Все равно он уже опоздал, – замечает бабушка. – Вот я отцу расскажу! Барчук! Сию минуту одевайся! Потому тебя и бьют! Еще и голову морочит, работать не дает! А без одеяла как-то особенно ясно, что чудес не бывает. Я сворачиваю в переулок, позади остаются шум машин и свет фар, тускло горящие витрины и торопливая толпа. А здесь – только колючий снег крутится под фонарями, молчат замерзшие дома, и хруст моих шагов вспарывает ледяной воздух. Нет на свете ничего тоскливее, чем опаздывать туда, куда вовсе и не хочется идти! Я бегу, глотаю ветер, и слезы намерзают на щеках. В вестибюле – одна Никитична. Я влетаю в класс и от неожиданности спотыкаюсь – директор Яков Степаныч важно прогуливается в проходе между партами, у стола стоит понурясь Копейка, а Нилыч невозмутимо пишет на доске условия задачи. – Это называется – дневник! – Осторожно, двумя пальцами, Яков Степаныч поднимает перед собой и показывает всему классу сильно похудевший, заляпанный Копейкин дневник. – От такого дневника в городе может вспыхнуть эпидемия, и ты, Зуев, будешь виноват. Это же просто бактериологическое оружие! Все, конечно, смеются, и Яков Степаныч добродушно усмехается. – А почему ты без галстука? Разве ты не пионер? Копейка молча вытаскивает из кармана жеваный галстук. Новый взрыв смеха. – Ну и разгильдяй! Хотя что же требовать от рядовых пионеров, если член совета дружины опаздывает на контрольную… И широким жестом директор указывает на меня. Я покрываюсь пятнами. Нилыч, записав задачу, отвернулся к окну и сопит, засунув, по обыкновению, руки в карманы необъятных штанин. Он мрачен. – Иди за матерью, Зуев. Скажи, что я хочу ей твой дневник показать. – Она не придет… – угрюмо бормочет Копейка. Улыбка сбегает с лица директора. – А не придет – можешь в школу больше не являться… А ты, Грешилов, зайдешь ко мне на большой перемене. Дверь за ним закрывается, Нилыч кивком сажает меня на место. – Левые – первый вариант, правые – второй! – объявляет он с облегчением. – Контрольная – районная, отметка в четверти будет от нее зависеть. Соображайте как следует… Настороженный гул проползает по классу и стихает – мы читаем задачу. Задача ерундовая… Сяо Лю толкает меня, кивая куда-то назад, я машинально оборачиваюсь. Это Бадя зовет меня и, показав чистый листок, передает на переднюю парту. Он просит списать. Кровь бросается мне в лицо. Я отворачиваюсь и долго не могу сосредоточиться. Сяо Лю искоса наблюдает за мной. Бадин листок тем временем путешествует из рук в руки и прибывает ко мне. Бадя, усмехнувшись, как будто желая меня приободрить, пожимает плечом – мол, долго я буду злиться? И, проклиная себя и весь свет, я пишу решение на его бумажке. Нилыч стоит у окна, уставясь во мрак. Мама купила новые занавески, и мы вешаем их всей квартирой. Сосед Миша вбивает костыль в стену, женщины подвязывают кольца, а я – на подхвате. – Живей давай! – весело кричит Мишина жена Оксана. – Поглядеть охота. Она в халате, разгоряченная, только после кормления, и ей не терпится участвовать. Витька дремлет у нее на руках. Бабушка качает головой, ее мучают сомнения. – Расцветка какая-то… слишком заграничная. – Ой, мама, у тебя старорежимные представления! – По двадцать восемь брали? – интересуется другая наша соседка, Соня, паспортистка из домоуправления. Она озабоченно курит у дверей, отгоняя дым в коридор. – По тридцать два, – сухо отвечает мама. – Чего ты даешь? – говорит мне Миша. – Молоток давай. Ошибаюсь я от усердия. В дверь звонят, я бегу открывать. – Жалко, не успели! – нервничает мама. – Только не говори ничего, пусть сам увидит… Папа приходит усталый. – Здорово, поросенок… – Он привычно шлепает меня по спине и идет на кухню. Раздевшись до пояса, он долго умывается. Я стою у двери с полотенцем и чистой рубахой в руках, сторожу, чтобы не зашли женщины. – Я по четвертной контрольной пять с минусом получил. – А почему с минусом? – Помарок много. Брызги летят по всей кухне, он фыркает и стонет, стирая с шеи полосы копоти, и с такой же яростью вытирается. – У нас занавески новые, – не выдерживаю я. – Только это – секрет. В комнате мы появляемся в самый ответственный момент – Миша закрепляет багет. Отец здоровается, садится на свое место к столу. – С обновкой, Константин Васильевич! – улыбается Оксана. Миша спрыгивает на пол и задергивает обе половинки. Деревянные кольца сухо и тонко звенят. Все рассматривают покупку в торжественной тишине. Мама старается выглядеть безразличной. – Ну как тебе? – спрашивает она, не выдержав. – Нормально. Бабушка сдвигает мамину машинку и бумаги, ставит перед отцом сковородку с макаронами. – Мне нравится, что рисунок скромный, – объявляет она. – Хозяин доволен – с вас магарыч! – Миша оглушительно смеется. |