Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
Поднимают руки все, кроме Белоконя и Веры. Копейка силится ухмыльнуться, хмурые слезы наворачиваются ему на глаза, и он, рванув с шеи галстук, швыряет его на пол: – Подавитесь! – и выбегает, звонко всхлипнув. – Тебе, значит, безразлично – пионер ты или нет? – кричит Вера ему вслед. Копейкин сбивчивый топот смолкает на лестнице. Тихо в коридоре. – Если так – я тоже за исключение, – решительно говорит Вера. – Может, домой к нему сходить? – предлагает Белоконь. – Правильно! – кивает Саня. – Вот Грешилов и сходит. – Сам иди! – Как тебе не стыдно, Грешилов? Кому же, как не тебе? Ты его одноклассник. Вот уж не ожидала от тебя… – Да он боится, – говорит Белоконь. – Прекрати! Давайте сформулируем наше решение… В палисаднике перед Копейкиным домом спорят и кричат мальчишки. Притаившись под аркой ворот и зорко вглядываясь в пространство двора, я чувствую себя дичью. Мне надо пробежать метров тридцать. Я вижу трещины краски на стене крытого вагонкой барака. Я даже различаю на вербе под окнами серый пушистый ворс цветка, высунувшегося из бутона. Весенний дурман, холодный, свежий, стоит в воздухе. В голове от него делается пусто и тревожно-весело. Я слышу свист, звякает о землю планка, и двенадцать палочек разлетаются веером. Мальчишки несутся врассыпную, и пока они прячутся, а водящий подбирает палочки, я припускаю по доскам, проложенным через лужи. Шмыгнув мимо многолюдной кухни, перевожу дух в полутьме длинного коридора и вкрадчиво стучу в дверь. Скудная мебель сдвинута на середину комнаты. На столе – табуретка, женщина в темных сатиновых шароварах, стоя на табуретке, белит потолок. Она застывает, глядя на меня с равнодушным любопытством, и мел капает с кисти на ее голые сильные руки. – Здравствуйте… Вы – мама Коли Зуева? С топчана на меня таращится малыш. Голова его замотана пуховым платком, отчего она кажется огромной. – Меня из школы послали… Женщина морщится, поправляя съехавшую на лоб косынку. Она слезает на пол, застеленный газетами, и, оторвав клочок, торопливо обтирает пальцы. – Нашкодил, что ль? – спрашивает она, не поднимая глаз. Я мнусь, не зная, как подступиться. – Просто на него Губайдуллин плохо влияет… – нежно объясняю я. – Он ведь может учиться, когда захочет. Никто его исключать не собирался, мы только хотели, чтоб он двойки исправил, потому что конец года скоро. Мы же его товарищи, правда? Она слушает меня с тревогой и неприязнью. – И мы за него болеем, а Губайдуллин сам не учится и других тянет назад… – Маш, у тебя перловка есть? – В дверь заглядывает девушка, и газеты шуршат, всколыхнувшись на сквозняке. – Займи стакан. Малыш хнычет. Сунув ему прищепку для белья, Копейкина мать сообщает со странной, как будто злорадной усмешкой: – Мой-то допрыгался. Выключать его хотят. Дружка себе нашел, с Губайдуллиным сынком, говорят, снюхался… Девушка косится на меня: – Чего ж ты ябедничаешь? Сам небось такой же охламон. – Ничего я не ябедничаю, – обижаюсь я. – Мне просто как члену совета дружины поручили. Мы в одном классе учимся… с Колей. – Кутузка по нем плачет, по Губайдуллину, – размышляет соседка. – И вся семейка-то – прямо кодла. Ты, Маш, сходила бы к участковому, ей-богу, дали бы ему годика три, чтоб прочухался… Мать Копейки вздыхает, и, как эхо, вздыхает девушка. Вздыхаю и я. – Звать-то вас как? – спрашивает она нерешительно, и я заливаюсь краской. – Грешилов Алексей… Девушка всплескивает руками: – Это в управлении у нас секретарша – твоя мать, что ли, сидит? На машинке печатает? Теперь они обе рассматривают мое пальто и меня. – Перловки дашь? – спрашивает девушка. – На кухне там, в моем столе. – Плюнь, Маш, – советует она уже в дверях. – Не слушай ты его. А Кольке всыпь. Малыш затих. Мы молчим все трое. – Штаны ему только купила, хорошие, лыжные, восемьдесят рублей отдала, – хмурясь, говорит Копейкина мать. – А уж он их порвал, новые ему подавай. А где я возьму? Одна я, мужика-то нету, сбежал. Детей вон настрогал, а теперь ищи-свищи. И Колька весь в отца, обормот… Юрочка заболел, на бюллетне я, за хлебом и то некому сходить. – Давайте я схожу. – Да не надо. Соседка уже принесла… Она поднимает на меня задумчивый взгляд, словно ждет чего-то. – Только вы его не бейте, – лепечу я. Миновав коридор, я выскакиваю на улицу. В палисаднике играют в “ножички” четверо ребят, они оборачиваются, и Копейка тычет в меня пальцем. Через мгновение я оказываюсь у дверей комнаты, из которой только что вышел. Копейкина мать, забравшись на стол, размешивает в ведре краску. Уставясь на нее, я молчу и моргаю. – Чего случилось? – Тетя… – всхлипываю я. – Выведите меня, пожалуйста! – Заблудился? О, как я презираю себя в эту секунду! – Там… ребята… Она мигом понимает и, спрыгнув на пол, кричит в коридор: – Светка! Малыш опять плачет. Она оглядывается на него, но я поспешно нашариваю на полу прищепку и отдаю ему. – Отведи ты его, ради Христа, – просит Копейкина мама. – Они его колотить собрались. А Кольке скажи, чтоб сейчас же домой шел… Девушка смеется за дверью. Она появляется, натягивая на ходу ватник, и машет мне рукой: – Пошли, начальник! Березы в Малаховке стоят, осыпанные зеленоватым пухом. Земля еще не просохла, мы прыгаем через лужи, и мама тревожно косится на мои ботинки: – Промочил? Мы ищем дачу на лето. Гладкая тетка заводит нас в комнатку с мутным оконцем. На диване спит кто-то босой, в выцветшей белесой гимнастерке. Мама приглядывается к дощатой стене. – Извините, а у вас клопы есть? – Совсем почти что нету, – лениво говорит хозяйка. У нее усики над пухлой бархатной губой. Парень на диване просыпается, ерошит соломенный чуб. – Дачники? – ухмыляется он. – Задаток нужен. На веранде от нас шарахается привязанный за нитку петух. Мама пугается, а мы с отцом смеемся. С потолка струйка сочится в таз. |