Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
– Напишем Жанке, что она – корова! – сразу предлагает Вовка. Но мне не до него. I love you, криво пишу я, прижимая клочок к стволу сосны. Прибавляю so much и отдаю почтальону. Патефон, громко шипя, наконец испускает бойкую музыку. Девчонки хлопают в ладоши: – “Истамбул”! – Это же самая стильная вещь! – ахает Жанна. Тут Галка вручает ей послание, она читает его, догоняет Вовку и колотит. С изумлением я замечаю, что у Валеры в ладони тлеет папироса. Он курит, не скрываясь. Люська с Олей перешептываются, давясь от смеха. – Галка, – не выдерживаю я и ловлю ее за косу, – ты передала? Она доверчиво кивает. – Она ничего не сказала? – Она сказала, что ты дурак и что у тебя там грубая грамматическая ошибка. Под сухой ветлой, сгорбленной над берегом, толкутся мальчишки. Я сторожу от них велосипеды и нашу одежду, сваленную на облысевшую траву. Они по очереди повисают на палке, привязанной к толстому суку, и, раскачавшись, падают в воду. Гам стоит над желтой водой. Речка мелкая, а народу полно. – Чокнутый, что ли? – неистово кричит Люська. Это Вовка подныривает и хватает девчонок за ноги. Я вижу, как Валера и какой-то рыжий сцепляют руки. Оля забирается к ним, хватаясь за их головы. – Раз, два, три! Она кувыркается вниз и выплывает довольная. А Валера плывет настоящим кролем, выдыхая в воду. – Ты чего не купаешься, Леш? – спрашивает Люська. – Неохота… Она натягивает платье прямо на мокрый купальник. – Ребята сказали, в кино “Башня смерти” на пять и на семь. – Я не могу, мне родителей встречать надо. – С тарзанки ныряю и – ходу! – говорит Валера. Он дожидается очереди и, красиво изогнувшись, стрелой входит в воду. В руке у Оли желтая болотная лилия на длинном стебле. – Ой, какая! – расстроенно тянет Люська. – Где взяла? – Тут один мальчик подарил… – Хочешь, я возьму тебе билет? – предлагает мне Люська. – А ты приходи прямо к сеансу. – Ты разве не идешь? – спрашивает Оля. – Сказал же, не могу… Он останавливается на пороге, загородив проем, стаскивает кепку с обритой наголо коричневой головы и рассматривает меня насмешливо и жадно: – Не помнишь меня, Лешка? Глаза у него водянисто-голубые под белыми колючими бровями. Он словно быстро ощупывает меня взглядом. – Помню. – Врешь, где тебе помнить! Тебе два года было… Ну, здорово, барбос! Я целую его в сухую щеку, и в нос мне ударяет пронзительный сладкий одеколон пополам с табаком. – Ты чего нос воротишь? Это меня в вашей чертовой столице в парикмахерской каким-то клопомором одолжили… – Смеясь, он целует бабушке руку. Дед расхаживает по веранде, топая сапогами, по-хозяйски все разглядывает, все трогает, заходит в комнату, и мы толпой ходим за ним. – Шикарно живете. И граф Лев Николаевич! Это кто же его тут повесил? Ты, Лешка? Ты, что же, толстовец? – Это хозяйский, – говорит отец, не сводя с деда сияющих глаз. – Толстой на стенке – уже, значит, не мерзавцы. – Люди как люди. Он – мясник. Дед оглушительно хохочет: – Мясник – толстовец! Вот это да! Мы спускаемся в сад умыться. – Ты Ивана помнишь, Костя? Лешка на него здорово смахивает… Это мой старший брат, – объясняет он мне. – Только он помер прежде, чем ты родился… – И смазывает меня по носу. – Вот с таким же румпелем. – А глаза у него мои, – говорит мама. – Коли хочешь знать, Люба, и глаза у него грешиловские. А вот взгляд – точно твой. Ну на кой черт парню этакий нежный взор газели? Ты драться-то умеешь? – Да где там! Колотят его в школе. – Кто же его драться научит? – возмущается дед. – Отец называется! На веранде нас ждет накрытый стол. Окинув взглядом засыпанную укропом, всю в тающем масле картошку, блюдце с редиской и луком, бледные помидоры, бутылку “Столичной”, дед крякает и ладонью снимает капельки, выступившие на кувшине с квасом. – А у нас только-только багульник зацвел… Он хватает чемодан, но отец вырывает у него из рук: – Ну зачем тебе тяжести ворочать? Я же вот он! – Слушай, Котька, оставь меня в покое! Ей-богу, оденусь и уеду! Я прекрасно себя чувствую! Он достает из чемодана мохнатые маленькие бурки с серебристым отливом, вышитые по краям. – Ну-ка, мерь, Лешка. Это олень. – Стынет все! – стонет бабушка. Но дед заставляет меня натянуть бурки и снова лезет в чемодан. – Все на столе, чего тебе не хватает? На свет появляется бутылка. – А спирта у вас нет! Наконец он усаживается, и отец наполняет стопки. – Кума, мы на “ты” или на “вы”? Ей-богу, запамятовал! – Немудрено, – улыбается бабушка. – На “вы”, на “вы”, Василий Никитич. – Надо будет на брудершафт. И вообще – не приударить ли мне за вами, а? Холостые, молодые – что нам мешает? Мы смеемся. Отец поднимает стакан: – Ну, батька, со свиданием! …Бродяга к Байкалу подходит, Рыбацкую лодку берет И тихую песню заводит — Про Родину что-то поет… Они поют, откинувшись на спинку стульев, уставясь куда-то вверх. У обоих необыкновенно суровые лица, и рука отца лежит на дедовом плече. Кончив песню, мы сидим в тишине. Сумерки обступили окна. – Ну-с, – осведомляется дед, – а мат получить не желаете? – Сейчас чай будет… – заикается бабушка. Но отец уже расставляет фигуры. – Ты играешь, Алексей? – Не очень хорошо. – Да что же это такое! Драться не умеешь, в шахматы не играешь… А велосипед у тебя есть? – Нету. – Черт знает что! Разве парню можно без велосипеда? Сколько он стоит? Я без промедления сообщаю: – Восемьсот двенадцать рублей. – Ты брось деньгами швыряться, – говорит папа. – Тебе сейчас на новом месте – только успевай раскошеливаться. Купим мы ему велосипед. |