Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
– А мне кабан снился, – говорю я. – Кабан? – Как будто я по лесу бегу, а он рядом бежит. И на меня поглядывает. Причем мне совсем не страшно, а, наоборот, хорошо, что он со мной бежит. Такой ласковый кабан… Потом лес кончился, и я вдруг полетел. А он внизу бежит и стал уменьшаться, все меньше, меньше и совсем пропал. И так мне жалко стало, что кабана больше нет… – Чего вы там мокнете? – кричит нам женский голос из окна. – Ступайте в дом и кавалеров зовите… Оля задумчиво смотрит куда-то в пустоту. – Это моя мама, – говорит она, встрепенувшись. Ужинаем мы с бабушкой при свечке. – Спать рано, а читать темно, – ворчит бабушка. – Прямо как в ссылке… – А мама когда приедет? – А куда ей торопиться! От ее саркастической усмешки мечется пламя свечи. Причудливые тени разбегаются по бабушкиным морщинам. – Засунули нас на эту чертову дачу, им и горя мало… Дождь все шелестит в саду. Струя воды скатывается с крыши и звучно разбивается прямо под нашим окном. Хочется спать под ее бесконечное сбивчивое бормотание. Лампочка над столом вспыхивает, и в абажуре сразу же оживают, шуршат мотыльки. – Слава богу! – веселеет бабушка. – Ты почему котлету не съел? Погасив свечу, она приглядывается ко мне, как всегда, с суеверным страхом. – У тебя глаза блестят! – Опять двадцать пять… Но она уже вскочила и несется в комнату, вытряхивает шкатулку с лекарствами, машет градусником. – Только не хватает, чтобы ты заболел! В полдень одуряюще трещат кузнечики в сухой траве за окном. Печет нещадно, на белый подоконник больно смотреть, а бабушка водит ладонью в воздухе, нашаривая сквозняк. Я терпеливо жду, пока ей надоест. – Ей-богу, дует! – говорит она, и у нее останавливается взгляд. Обливаясь потом на горячей подушке, я играю с бабушкой в “шестьдесят шесть”. – И хоть бы какой-нибудь завалящий козырь, – бормочет она. – Одна дрянь… – А валет? – Ты что, подглядываешь? – Раз у меня его нет, где же ему быть? Тут ее опять подбрасывает на стуле. – Я же чувствую, что дует! – Как может дуть из стены? На веранде кто-то сдавленно хихикает, доносится возня, и мордочка Люськи Кукиной просовывается в дверь. – Можно? – спрашивает она, с трудом сдерживая смех. – Заходите, заходите, только двери закрывайте… Люська исчезает, я слышу шепот, и через секунду она втаскивает в комнату упирающуюся Олю. – Здравствуйте… Она улыбается неловко, и я вижу, что она загорела и у нее чуточку облупился нос. Девчонки мнутся и, переглянувшись, прыскают, как по команде. Бабушка, поджав губы, рассматривает обеих. – Ну, как ты себя чувствуешь? – спрашивает Люська. – Я уже выздоравливаю. – Какой скорый! – сухо говорит бабушка. – Доктор сказал, что тебе с нормальной температурой еще четыре дня лежать. И зачем-то поправляет мою подушку. Я с досадой отбиваюсь. – Я даже не слышал, как вы зашли, – говорю я. – Мы же босиком, – объясняет Люська. По глазам ее видно, что она вот-вот опять расхохочется. – А вы учитесь? – величественно спрашивает бабушка. – А как же! Я в седьмой перешла, а вот Ольга в восьмой… Оля с независимым видом предлагает: – Может, вам помочь? – Правда, давайте мы чего-нибудь сделаем! Хотите, за водой сбегаю? – Ну, если вам не трудно… Люська первой выскакивает на веранду, отпихнув Олю. Бабушка идет за ведром. Руки у меня ледяные и колючая сухость в горле. Мы остались вдвоем. – Что ты читаешь? – “Большие ожидания”. – А… – Она неуверенно кивает. – Это Диккенса, который “Дэвид Копперфилд” написал. Она стоит, прислонясь к стене и упрятав за спину руки, точно она у доски. Смутная улыбка бродит у нее на губах. Вдруг она быстрым движением засовывает за ухо мокрую прядь волос. – Купались? – выдавливаю я. – Что? – переспрашивает она, хмурясь. – На речку ходили? – Нет, я просто голову вымыла… Бежит драгоценное время. Меня охватывает непреодолимое отвращение к себе. – Куда это Люська подевалась? – сердито говорит Оля. Я спускаюсь на край берега, раздвигаю заросли, сажусь на корточки. Цветок слегка относит в сторону. Я подгребаю, толстый стебель не поддается, пружинит, как резина, я надрезаю его ногтем и отламываю. Мой букет остро пахнет болотом. Короткая коса заросла ольхой, в разрыве кустов видны плети ряски в темной, неподвижной воде. Сверкнуло желтое пятно и пропало за маслянистой зеленью осоки. Вот они где прячутся. Я складываю на мох свою добычу, раздеваюсь. Кочка оседает подо мной, выцеживая розоватую жижу. Я вхожу в душную воду. Ольховый куст торчит из берега, нависнув над лилиями. Ухватываюсь за сук. Со дна бегут пузырьки, скользким холодом окутывает ступни. Еще немного, и я касаюсь поверхности плоского листа, мясистого и шероховатого. И проваливаюсь с головой в яму. Я извиваюсь, колочу что есть силы по воде и, нахлебавшись зеленой, пахнущей гнилью бурды, сам не понимаю как, выскакиваю и вцепляюсь в ольху. В протоке покачивается лодка. – Дяденька, сорвите мне, пожалуйста, вот эти лилии. Голый рыболов недовольно щурится и берется за весло. Сухо шуршит камыш, расступаясь. Одну за другой он достает все четыре лилии. – Спасибо большое! Он бросил и промахнулся, лилии, не долетев, опускаются на воду. Я сползаю за ними, тянусь и не могу дотянуться – дно обрывается. А дядька уже выгребает на середину, и лягушки провожают его скрипучим стоном. – Боишься? – говорит он кисло. – Да тут мелко… – Я плавать не умею, дяденька. Но ему уже не до меня. Отплевываюсь, отдираю ряску. Лилии уносит в протоку, они кружатся, колеблемые слабым течением, переливаясь на солнце матовой влажной желтизной. Навстречу мне в сумерках проносится “Диамант”, обдав меня пыльным ветром. Мы оба тормозим, она спрыгивает на землю и ждет, пока я развернусь. На руле ее велосипеда раскачивается полная авоська. |