Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
– Дрессированная? – удивляюсь я. – Ей Барсик крыло отъел, – охотно объясняет парень, сгребая в ладонь синицу. С веранды приоткрывается дверь, бабушка огорчается: – Мальчик, зачем же ты его разбудил? – Вам керосин нужен? – Ой, нужен, нужен! – Пошли, – решительно кивает мне голова. – А то разберут все. Мой новый знакомый терпеливо ждет, пока я натяну штаны. – Тебя Лешкой звать, я знаю, – сообщает он. – Я тебя целый час жду. – А ты кто? – Я – Вовка. Вы у нас живете… На дорогу бабушка делает нам пирожные – намазывает маслом черный хлеб и посыпает сахарным песком. – Мне без масла, – требует гость. Бабушка не может утерпеть: – Надо говорить “пожалуйста”… Мы завтракаем на ходу. Стоит прозрачный пасмурный день, за забором цветут вишни. Редкие капли падают с неба, шурша в листве. – В том году тут один художник в поселке “Известий” снимал, – рассказывает Вовка, – и к его сыну Бесков в гости два раза приезжал. Они потом в футбол играли и меня в ворота поставили. Он мне восемь голов забил. Ты тоже за “Динамо”? А кто болеет за “Спартак” – тот придурок и дурак! Ты в седьмой перешел? Я тоже, только у меня переэкзаменовка на осень по русскому. У нас в классе все отличники – дураки и зубрилы. Особенно девки… – Мы теперь тоже с девками будем учиться, – говорю я. – А чего хорошего-то? – фыркает он. – Они только воду мутят. И шепчутся: шу-шу, шу-шу, кто в кого втрескался. – А красивые у вас есть? – Ни одной! На перекрестке стоит телега с бочкой. Мы занимаем очередь и подходим к лошади. Вовка скармливает ей свой хлеб с сахаром. – Здрасте, дядя Колпакыч, – кивает он деду в тюбетейке, который отпускает керосин. И дед здоровается с Вовкой. – Как ты его назвал? – спрашиваю я шепотом. – А его все так зовут – Колпакыч… Вдруг Вовка толкает меня в бок. Посреди улицы едет девочка на дамском заграничном велосипеде с разноцветной сеткой на заднем колесе. Она держит руль одной рукой, в другой погромыхивает на весу бидон. – Фикстула… – хмыкает Вовка. – У Люськи Кукиной снимают, там у них одни бабы… Соскочив на землю, девочка на мгновение теряет равновесие, но удерживается на ногах. Чувствуя к себе внимание, она оглядывает очередь независимо и нерешительно и внезапным мягким движением головы забрасывает за спину косу. – А ничего… – тихо говорю я и почему-то сплевываю. – Да ну! Лупоглазая какая-то… А у тебя велик есть? – Мне скоро купят. – А мне купили ХВЗ. Только отец на нем на работу ездит. Неожиданно девочка подводит свой “Диамант” прямо к нам и просит: – Мальчишки, возьмите мне, пожалуйста, а то я опаздываю. Темно-карие глаза ее распахиваются и становятся совершенно огромными. Без колебаний Вовка отчеканивает: – Дуня! – И ухмыляется ей в лицо: – Постоишь, не растаешь… Обиженно дернув плечом, она отходит. – Какая Дуня? – спрашиваю я с досадой. – Всю жизнь мечтал ей за керосином стоять, – сварливым голосом говорит он ей вслед и косится на меня за поддержкой. – “Дураков у нас нет”. А сокращенно: “Ду-у-н-я”. – А “я”? Он довольно хохочет: – Тебя позабыли! Девочка топчется в стороне у забора, покусывает губу и все время посматривает вдоль улицы, как будто ждет кого-то. Исподтишка я наблюдаю за ней, а Вовка – за мной. – Взять, что ли? – усмехается он. Я чувствую, что краснею. Он идет к ней. Она не сразу отдает ему бидон, но Вовка что-то шепчет ей на ухо, она прыскает, и я ловлю ее короткий взгляд, цепкий, как у зверька. Когда дед Колпакыч наливает нам керосин, она подходит поближе, и Вовка подмигивает мне всей щекой. Ее зовут Оля. Я сижу на земле, обхватив колени, и не свожу с нее глаз. Они танцуют с Люськой Кукиной, она вертит Люську по-всякому, и Люська ее слушается и мурлычет: – На далеком Севере эскимосы бегали… Фокстрот называется “Девушка играет на мандолине”. – А ты, Леша, танцуешь? Швейная машинка стрекочет у крыльца. Люськина соседка Жанна, совсем взрослая девушка, большая и некрасивая, шьет и донимает меня расспросами. – Я только падеграс умею. Девчонки стоят, не разнимая рук, ждут, пока Галка, сестренка Люськи, меняет пластинку. – Ой, иголка упала… – Вот бестолочь! Последняя иголка! – ругается Люська. – Мы теперь без музыки остались… Все шарят в траве, сталкиваясь лбами, вокруг онемевшего патефона. Вовка хватает Люську за пятку, она визжит и лягается. – А телевизор у вас есть? – спрашивает меня Жанна. – Маленький. – Все равно, значит, богатые, – говорит она мечтательно. – Совсем мы не богатые, – обижаюсь я. – А какие ж вы? Бедные, что ли? Оля тоже вскидывает на меня взгляд, полный простодушного любопытства. – Мы – нормальные… – Ну сколько батя получает? – Откуда я знаю? Жанна недоверчиво улыбается. У нее обветренные красные губы на загорелом лице. – Небось говорить не велели… – Честное слово, я не знаю. – Подумаешь, я тоже не знаю, сколько мой получает, – радостно говорит Вовка. – Ты вообще долдон… Жанна опять собирается что-то спросить, я жду с тоской, но, на счастье, незнакомый парнишка ловко проскальзывает в дыру в заборе и идет к нам. Он хмуро кивает нам с Вовкой и, развернув газету, протягивает Люське рентгеновский снимок – пластинку с черного рынка, оттиснутую на чьих-то ребрах. – А, Валера… – насмешливо улыбается Жанна и косится почему-то на Олю. – А Галка, рахитка, последнюю иголку посеяла… – А вы лучше в почту сыграйте, – нахально советует сестренка и тут же получает подзатыльник. – Правда, давайте в почту! – оживляется Оля. Валера, осмотрев мембрану патефона, требует гвоздь и напильник и посылает Галку в сарай. – Только чур я буду почтальоном! – кричит она. Приносят бумагу, булавки, карандаши. Мы нарезаем и подписываем номера, прикалываем на рубашки. |