Онлайн книга «Лопухи и лебеда»
– Ой, я вам так благодарна, честное слово! Мне прямо неудобно… – Немыслимые все-таки деньги, – выходя, вздыхает Соня, и мама тускнеет. – Да плюнь ты на эту воблу! – добродушно советует Оксана, пробуя Витькину пеленку. – Нам с Витькой нравится… – Ради бога, тише! – пугается бабушка. – Ее, что ли, деньги? Хоть приличная вещь в доме. А то все на эту чертову жратву. – Совсем другой вид, правда? – Мама на глазах расцветает. – Знаешь, какую очередь выстояла! Мы остаемся вчетвером. Бабушка берется за штопку. Родители молчат. А занавески – восхитительные! По темно-вишневому фону бегут, извиваясь, блеклые зеленые огурцы, вспыхивают лимонные искры. – Классные занавесочки! – говорю я. – Прямо как в театре… Усмехнувшись, отец отодвигает сковороду. Розовые пятна выступают на маминых скулах. – Тебе не нравится? Если ты насчет денег, то ты напрасно волнуешься… – быстро говорит она отцу. – Я все рассчитала. Это я взяла из тех денег, что отложены на лето. Ты премию получишь за первый квартал, я туда доложу. А мне, наверное, шестнадцатого заплатят, я взяла баланс печатать… Неужели ты сам не видишь, насколько стало уютней? – Какая премия? В мою смену две плавки запороли… – говорит он с досадой. – Ухнула премия. – Ой, у меня там чайник… – вскакивает бабушка. Мама пытается улыбнуться. – Ну, возьму еще халтуру, – лепечет она. – Как-нибудь не помрем… – Не ругайтесь, пожалуйста, – говорю я. Папа надевает пиджак: – Я к Сумарокову… – Сыграй лучше со мной, – прошу я. Когда бабушка приносит чайник, мама сидит, уронив на колени руки и глядя перед собой. – А где Костя? Опять пошел в шахматы играть? Вздохнув, мама раскладывает бумаги на столе, заправляет машинку. Я тащу кожаную подушку, на которой она обычно сидит. – А все эти проклятые деньги… – говорит она еле слышно. Я смотрю, как скачут мамины пальцы с коротко обрезанными ногтями. Машинка хлестко стрекочет, захлебывается. – Тебе пора спать, – рассеянно говорит она. Сцепив за спиной руки и покачиваясь, Копейка разглядывает плакаты на стенах пионерской комнаты. Смутная ухмылка теплится на его лице. – Иди поближе, – говорит старшая вожатая Вера. – Не бойся, мы тебя не съедим. – А кто боится? – храбрится он. Мы сидим за столом, покрытым красным плюшем. Мартовское солнце, отражаясь от скатерти, бросает нам на лица огненные пятна. – Ну, расскажи нам, Зуев, как ты дошел до жизни такой… – Сколько у тебя двоек? – спрашивает Саня Колупаев, наш председатель. – По какому? – интересуется Копейка, а мы хихикаем. – Кончайте. По скольким предметам? – Позабыл… Вера справляется в тетради: – По четырем. Да и по остальным дела у него далеко не блестящие. – По трем, – спорит Копейка. – Значит, я, по-твоему, вру? – Он географию сегодня исправил, – сообщаю я. – А по трем – мало, что ли? – Вкатить ему выговор, чтоб знал… – предлагает Белоконь из седьмого класса. – Долго мы с ним нянькаться будем? И замолкает под суровым взглядом Веры – все знают, что он торопится на тренировку, он у нас боксер. Копейка бодро шмыгает носом. – Ты же неглупый парень, Зуев, – говорит Саня. – Зачем ты из себя шпану корчишь? – На него просто Бадя плохо влияет… – Посмотри, как товарищи за тебя волнуются! – говорит Вера. – А тебе наплевать. – Кому наплевать? – бормочет Копейка. – Ты “Хижину дяди Тома” читал, Зуев? Копейка молчит, ожидая подвоха. – Что ты в рот воды набрал? Читал или нет? – Постановку видел… – Значит, имеешь представление, как живут в Америке такие ребята, как ты? – Это же до революции было, Вера Георгиевна, – замечает Белоконь. – А думаешь, сейчас лучше? Вы же недавно были в театре. “Снежок” смотрели. Помните, как его травят? А ведь он хотел учиться, очень хотел! А ничего не вышло. И все только потому, что он черный! Наводит это тебя на какие-нибудь мысли, Зуев? Я зажигаюсь от слов Веры. – Государство нас кормит, поит, одевает – только учись! – с жаром объясняю я. – Неужели так трудно выучить хоть на тройку? – Мы же тебе добра хотим, – поддерживает Саня. Копейка молчит. – Своего ума нету, – говорит Вера, загораживаясь от солнца ладонью. – Связался с Губайдуллиным, лебезит перед ним. На парте вырезал матерное слово… Ты мать свою любишь, Зуев? Угрюмый взгляд Копейкина упирается в пол. Над ухом у него – пятно зеленки. – Мало матери забот, так еще придется платить за порчу школьного имущества. Никого ты не любишь – ни мать, ни товарищей, ни себя самого! – А ведь он может учиться, – говорю я. – Если, конечно, захочет… Вера встает задернуть штору и замечает, как Копейка показывает мне из-за спины свой щуплый кулак. – Грешилов, это он тебе? – Ты же сам себе делаешь хуже, Зуев, – с сожалением говорит председатель. – Прямо нарываешься на исключение. – Ага… – бурчит Копейка. – Исключение – это крайняя мера, – сурово говорит Вера. – Исключить никогда не поздно. Я предлагаю послушать мнение класса. Грешилов учится с ним в одном классе, он лучше других может судить, как воздействовать на Зуева. Все поворачиваются ко мне. – Не бойся, Грешилов. Говори то, что думаешь. Я заставляю себя поднять глаза и, глядя в упор на Копейку, с бьющимся сердцем говорю твердо: – Предлагаю исключить из пионеров. Воцаряется тишина. Вера, кажется, немного ошарашена. – Ты только выйди! – негромко цедит Копейка. – Замолчи, Зуев! – обрывает его Вера. – Ну, может быть, предупредим его в последний раз? Вызовем мать… – Сколько можно? – взрываюсь я с неожиданной для себя яростью. – Они же весь класс в страхе держат! Он и Бадя! Сами не учатся и другим не дают! Сколько раз он обещал исправиться! Сколько мы ему выговоров давали! А толку что? – Не ори, Грешилов, – говорит Саня. – Я с ним согласен, Вера Георгиевна. Мы сами приучаем их к безнаказанности. Вера молчит. – Ставлю на голосование. Кто за исключение? |