Онлайн книга «Оспожинки»
|
– Да ничего. Нормально. Если не прятаться… Так его нет уже… давно распался… Ещё в конце сороковых, начале ли пятидесятых, точно не знаю. – Мне рассказали… В Ялани… правильно я называю?.. – Да. Не сам распался – распустили, – говорю. – Те, у кого я оставила вещи, – говорит моя новая знакомая грудным, красивым голосом, – большую сумку… Они сказали. И объяснили, как сюда доехать. Я уж бояться начала, что заблудилась… – Немудрено. Можно зайти куда-нибудь и не вернуться. Так тут случается… А как вообще в Ялань вас занесло? – Да очень просто… – Прямо из Сербии? – Из Сербии. – На этом вот велосипеде? – На самолёте… Шутите… С Белграда – до Москвы. А с Москвы – до Исленьска. И на автобусе уже – до Елисейска. Купила, – говорит Маша, – в магазине велосипед и докатилась на нём до Ялани. А из Ялани… вот я… перед вами, – и, улыбаясь, смотрит на меня. Странная встреча, удивляюсь. Кто бы мне рассказал такое, не поверил бы. Я иностранок здесь ещё не видел. – Ну – до Ялани. А зачем… сюда? Да и одной, не зная местности… Отважные. – Нет, я молюсь. Вышли – я уже в третий за сегодня раз – на почти голый, безлесый пустырь, где располагался когда-то наскоро организованный посёлок-времянка Волчий Бор, огороженный колючей проволокой, то там то тут разбросанные поржавевшие куски которой, прибитые к полусгнившим остаткам деревянных столбиков, ещё и на моей памяти в бору встречались. Родились здесь, в этом лагерном посёлке, некоторые из моих одноклассников, дети военнопленных, после освобождения женившихся на наших девушках, чалдонках, работавших здесь по найму на лесоповале или прачками да поварихами. У многих из заключённых и дома, на родине, семьи оставались, довоенные, но выехать к ним они, конечно, не могли, а те сюда не захотели ехать, и создавались семьи новые, уже сибирские. Годные для развиваю щейся послевоенной промышленности кедры, сосны и лиственницы в округе выпилили, и надобности в лагере не стало сразу, а насельников, чтобы их больше не кормить и не охранять, распустили, без права выезда за пределы района, на вольное поселение в соседние сёла или во вновь образующиеся леспромхозовские посёлки. Большею частью они в Ялань перебрались – была там тогда МТС «Полярная», где принимали на работу бывших зэков, умевших управляться с техникой. Кто-то из них, склонный к работе на земле, и в небольших, затерянных в глухой тайге и расположенных далеко от тракта, деревеньках, вступив там в колхозы, спрятался – от властей подальше, и огородом да пасекой худо-бедно можно было пропитаться. Мама рассказывала, что приходили и в Сретенск из Волчьего Бора, когда охрану уже сняли, исхудавшие, еле стоявшие на ногах, мужики, просили что-нибудь поесть – «ну, хошь картофельных очисток», – так голодали. «Были из наших и такие, что и очистков даже не давали им, а гнали прочь этих просителей». Не назову я их фамилий, хоть их самих уже и нет в живых. Зато есть внуки. Эти не в ответе. Так полагаю. Может, и не прав. – Долго бы мне пришлось крутить педалями… Столько лететь, не меньше, чем в Америку… Но я бы не отказалась, – говорит Маша. – Дед мой родной сюда был вывезен. Лучше б на поезде, как он… но мало времени имею, я не успела бы. – Ну, если уж совсем, как он, тогда, – говорю, – ехать вам сюда надо было бы в товарняке. – В столыпинском вагоне? – Да. Прошу простить меня за любопытство… От неожиданности это. – Да ничего. Я рада с вами разговаривать. – Тогда понятно. Он что, из немцев… из поволжских? – Нет. Почему? – Да, вы же сербка… Военнопленный? – Так, пожалуй. – У нас их всех, кто тут сидел, так называли… Были и немцы, из Поволжья… А он-то как… каким путём? – Пути Господни неисповедимы, – говорит Маша. Иду, молчу. – Перед войной с немцами, – продолжает она, – в тридцать шестом году, если коротко рассказывать, приехал в Россию… строить завод… Он был хорошим инженером. – Вместе с семьёй? – Один. Жену потом хотел перевезти. – И посадили? – Нет, – говорит Маша. – Не посадили… Когда немцы начали войну с Россией, он записался добровольцем. – А как завод? – Об этом в письмах деда не было… Уже построили… А может, строить смысл пропал… Сельскохозяйственное оборудование – не стало надобности в нём… Могло такое быть? – Конечно. – Ну вот, – говорит Маша. – В плен к немцам – ночь пролежал, ранненый в грудь и в голову, живой, но без сознания – попал под Мценском, это уж позже стало нам известно, затем – сюда. Вы знаете, как это было… Когда война уже закончилась. Из-под Варшавы… Писал отсюда, что работает – лес рубит. До сорок седьмого года. Скоро вернуться обещался. Потом не стали письма приходить. Здесь он и умер. Друг его сообщил… А тот как раз вот был из немцев… Майер. – Майеров знаю, – говорю. – Их тут в районе несколько семейств… Кто-то из них уже в Германию уехал, кто-то вернулся… Значит – в Ялани. Там их хоронили. – Цепь вот сломалась – не доехала. – Ну, не сломалась, а слетела… – Там эту лужу стала объезжать… Попало что-то… – Поправимо. Вы хорошо по-русски говорите. – Спасибо… Пусть и за неправду, – щёки зарделись у неё – смутилась Маша – так мне показалось. – Ну почему же… Правда, – говорю. – Я, как услы шал вас, решил, что вы… украинка. – Не так уж и хорошо, – говорит Маша. – С затруднением… Я учила русский в школе, затем – в университете, и три года после жила в Петербурге, тогда – Ленинграде. Можно б и лучше было научиться – лень помешала… Близкий же язык. – Кто вы по специальности? – Историк. Я занимаюсь Саввой Сербским. Вы про такого слышали? – Да, слышал. – Сербский святой. – Вроде и наш. – Да, православный… А в Петербурге есть иконы… с нужным сюжетом для моей работы. Я изучала… – Коллеги, значит, – говорю. – Я тоже вроде как историк. Преподаю… Читаю лекции студентам… – Какое время? – Допетровская Россия. – Интересно… Вот это место? – Да, оно. – Здесь вот и был этот посёлок? – Здесь вот и был… – А ямы… те вон… от чего? – Думал всегда, что от бараков… А вы спросили, и засомневался… Это, наверное, подполья… Чтобы вода весной стекала, не затопляла пол… Зимой здесь очень много снега, тает когда – полно воды… Хранить-то вряд ли что в них было. Или от изб, где жили вольные, охрана?.. Не знаю точно. – Может, от бань? |