Онлайн книга «Оспожинки»
|
– Ого. А как зовут её? – Елена… А деда звали Константин. – А как фамилия? – Аксентьевич. Что-нибудь слышали вы про такого? – Нет, ничего. Много тут было их… И рано ж умер… Меня на свете ещё не было. – Ну, да. – Мать, – говорю, – моя немного младше. – Такая старенькая тоже? – Да. – Деду бы в октябре исполнилось сто восемь. Старицу, где суше, с кочки на кочку миновали. Под яр спустились невысокий. Прошли до берега косой песчаной. Я чуть отстал, гляжу на Камень. И Машу вижу, всякий так умеет. Сняла она, не расшнуровывая, кроссовки. Закатав штаны до колен, помыла ноги, села на песок и вытирает их махровым алым полотенцем. Носки сменила. Те, в которых была, сунув их прежде в чёрный полиэтиленовый пакет, в сумку устроила, туда же спрятала и полотенце. Обулась, развязав теперь шнурки и снова завязав их. Поднялась после, щурясь на солнце, смотрит на меня. И спрашивает: – Что-то не так?.. Вы улыбаетесь. – Всё так… Просто вдруг вспомнил, – говорю. – Песня есть у нас старинная… Мыла Машенька белые… ноги… Извините. – Я её знаю, – говорит. – Идём? – Идём. – А я смогу ещё сюда приехать? – А это в ваши планы входит? – Да. – Ну, тогда сможете. Я привезу вас. – Мне так неловко вас просить… – Да ради Бога. Вы же попробовали сами… – Неудачно… Я что-то чувствую… Как будто с дедом разговариваю. Странное чувство. Он словно рядом. Здесь вот ходил, здесь где-то спал, работал… И сейчас… Заплакать хочется, простите. Я его видела на фотографиях лишь. – Я понимаю. Вышли на дорогу. Среди пустыря постояли. Я – так, Маша – будто навек запоминая это место. Снова сняла на кинокамеру – ручей, дорогу. И лишь потом направились обратно. Дошли до лужи, возле которой оставался Машин велосипед. Надел я свой рюкзак, взял спиннинг, повесил рамой на плечо велосипед – рукой, пошёл, его придерживаю. – Вам тяжело? – Да нет. – Дайте хоть удочку, я понесу. – Ну ладно, удочку возьмите. Дошагали до машины – с разговорами и незаметно. Минуя грязь, шли по обочине – Маша и ног не замарала даже. А мне, в болотниках-то, всё равно. Загрузились. Велосипед и тот вместился, возиться долго не пришлось с ним; лежит в багажнике, нас не стесняет. – Ну, с Богом. – С Богом. И поехали. Вечереет. В лесу сразу, как будто по чьей-то команде, сделалось тихо, а для кого-то, может, и тревожно. Чувствую, Маше стало неуютно. Ей тут, из Белграда-то… представляю. Не знаю, как её и успокоить?.. – Пора такая, – говорю. – Смена дежурств. Молчит. – Всегда тоскливо в это время. – Кому-то – да… не всем, наверное. – Ну, мне-то точно, – говорю. – В природе будто разливается… Но ненадолго – смоет темнотой. Солнце проглядывает сквозь деревья – красное, вот-вот готово закатиться; видеть дорогу мне мешает – лоб в лоб, навстречу ему катим; к тому ж стекло ещё забрызгано. И протирал его – размазал больше. Но еду как-то – прячусь за щиток, и от деревьев тень, та выручает. Небо – как золотом облитый купол, земля – престол. Маша в окно открытое любуется – повеселела. – Красиво, – слышу, говорит. Как не красиво. Тут тоже лес пока не тронут – забракованный, на наше счастье, – он перестойный; разнолесье. – Но что вот так, представить даже не могла. Приятно слышать – кулику-то, ещё от сербки, иностранки; не ожидал, что это так меня порадует, словно мальчишку. – Здесь, – говорю, – и красивее есть места. – Не сомневаюсь. На тракт выбрались, нигде не застряли. В Ялань заехали, и сумерки сгустились; фары уже пришлось включить. Нашёл я Володю Нестерова, бывшего лесника и моего приятеля по школе, – трактор тот возле дома ремонтировал. Живёт он со своей многочисленной семьёй в одной из половин нового брусового двухквартирного дома. А родительский, который находится в другом конце Ялани, пустует. Поговорили с Володей. О делах, о детях. О неспокойном нашем времени, но коротко – я тороплюсь, он, понимаю, очень занят. Спросил я его после, можно ли в его отцовском доме на несколько дней остановиться Маше? Конечно, можно, говорит. Немногословный. Отвёл он нас в свой отчий дом, пятистенок. Объяснил, что, где и как. Показал в сенях деревянную бочку с водой – ею и мыться, и на чай. Сказал, где, уходя из дому и закрыв дверь на замок, можно и надо будет спрятать ключ, – тут же, над дверью, за наличником. И после этого ушёл. Съездили мы с Машей за сумкой – оставляла она её у Колотуя, оказывается, местного бизьнесмена, только по прозвищу, но не по делу. Торговал он когда-то спиртом, который привозили ему на прожитьё родственники из Исленьска, – а потому и бизьнесмен – на всю жизнь теперь прилипло. Так называют его и в глаза, он и не думает на это обижаться – мужик весёлый. Вернулись. Принёс я с улицы дров, печку затопил. Объяснил Маше, как и когда после скутать печь – закрыть заслонку. – Да я умею с печкой обращаться, – говорит Маша. И улыбается. Век бы смотрел – и на неё, и на её улыбку. Мне уж привычно. Хоть и знакомы без году лишь час. – Бельё, – спрашиваю, – постельное есть? – Да, – отвечает, – в сумке… Я же собиралась. – А не боитесь ночевать? – Нет. Тут иконы. Никола вон – как с ним бояться… – Ну, пусть Никола вас хранит. – Спасибо. Договорились, что я завтра приеду в половине дня и провожу её на кладбище яланское, – она могилу деда там поищет. Что затея эта безнадёжная, думаю, но ей, Маше, об этом не говорю. Вышли мы с Машей за ворота. Зажглись в Ялани фонари. Как по заказу. И возле дома светит со столба. Сразу мошка вокруг него крутиться стала. Выгрузил из машины велосипед. – Завтра налажу, – говорю. – Буду вам очень благодарна. Загнал его в ограду. Простился с Машей и поехал в Сретенск. Чтобы глаза не уставали, стекло помыл, воды набрав в Бобровке – речка через Ялань бежит и в Кемь впадает; родниковая. Совсем стемнело. Небо в звёздах. Месяц поднялся – убегает, с такой же скоростью, как и моя машина, – то над деревьями, то меж вершин. Дорога ровная – свет фар её поглаживает плавно. Мотор урчит – не убаюкал бы. |