Онлайн книга «Оспожинки»
|
– Ну да, нормально, – отвечаю. – А что неполная? – Как получилось… С Володей выпьем за тебя, к нему заеду. – Согласна. Я это как-нибудь узнаю? – Почувствуешь. – Почувствую… Конечно… Ну что, поехали? – Поехали. Едем. Разговариваем. О Православии. О Сербии и о России. Про войну в бывшей Югославии рассказывает Маша. Про натовские бомбёжки. Я – про развал Советского Союза. Ещё – о разном. – Интересно, – говорит Маша. – У вас, вот у Володи с Таней вчера было как, мёд, удивилась, к чаю подают. – А у вас? – спрашиваю. – А у нас – после чая. – Да? Я не знал. На самом деле, интересно. – Значит, немножко мы другие… хоть и славяне. – В этом пусть будем разные, и замечательно. – Но зато в церкви – как одни. – Тебе виднее. На развилке, где одна дорога ведёт в Усть-Кемь и в Старицу, а другая – в Елисейск, остановили нас гаишники. Документы проверили. Меня и машину, не обращая внимания на Машу, внимательно осмотрели. Не объясняя ничего, сказали только: всё, мол, в порядке, дальше можем следовать; дескать, счастливого пути. Какой-то рейд, кого-то ищут. К счастью, не нас. Отправились мы дальше. В город въехали. Старинный – так говорят о нём. Раньше – уездный, а теперь – районный. Входил когда-то он в десятку лучших городов России. Теперь – хиреет. Может, и к лучшему оно: своё лицо, пусть и стареющее, не теряет, молодое, но чужое или стандартное, не обретает; пока обходится без пластиковой операции. Многокупольный. Кресты сверкают – день погожий. Дома в основном деревянные, почерневшие от возраста, с крутыми четырёхскатными крышами, с резными карнизами и наличниками, голубого больше цвета. С той ещё, дореволюционной, эпохи чудом сохранились. Есть и советское – ну как везде – и брусовое, и кирпичное – такой весь север. И новорусское – запас не мой, словами пользуюсь Василия – редко ещё, ближе к окраинам, но широко и высоко торчит, выпячивается. Жили и воздвигали, как в угаре. Кто-то успел – достроил, кто-то нет – убили, умер или сел. Кто-то – совсем уж мало кто пока – в сайдинг упаковал своё жильё, это – крутые. Василий злится: «Город портят». Но не взрывать же, не сдирать. Станет историей и это. Возле Успенской церкви, с открытыми воротами и толпящимися около них в ограде прихожанами, попросила Маша остановиться и подождать её. – Не пойдёшь? – спрашивает. – Нет, – говорю. – Потом как-нибудь. Я остался в машине. А Маша, убрав за спину косу и повязав на голове косынку, ушла в церковь. Вышла минут через десять. Повернувшись, перекрестилась в поклоне. И так естественно, как не умею я. Я всё с оглядкой – на кого-то. Села в машину. – Хорошо, – говорит. – Как дома. Подвёз её к автовокзалу. Ушла Маша. Когда вернулась: – Вот, – говорит, – билет. – На сколько? – спрашиваю. – На двадцать тридцать, – говорит. – В Исленьске ночью уже буду. – Да почти утром. Оставив возле вокзала машину, пошли на набережную. – Вот, вы… – Вот, ты… – Вот, ты опять увидела Ислень. – Да. Я надеялась на это… Я поснимаю? – Ну, конечно. Поснимала. Зашли после в кафе. Выпили по чашке кофе. Больше молчим теперь, чем разговариваем. Но и молчание – как разговор. Мало с кем получается так разговаривать. Мне всё понятно. Думаю – и Маше. Прогулявшись по улице Ленина, бывшей Большой или Кузнечной, не помню точно, мимо памятника с зажатой в руке кепкой, с обкаканной голубями и воробьями самой умной в мире головой, вышли на Рабоче-Крестьянскую улицу, когда-то Успенскую, и оказались около вокзала. Уже автобус, вижу, подогнали. – Твой, – говорю. – Похоже, – говорит. – Я на таком сюда приехала. Стоим. Невесело мне. И Маша грустно как-то улыбается – перед дорогой. – Я закажу в моём монастыре, когда там буду… Бог даст, скоро… всеношную… Мне показалось, будто надо. – Спасибо, – говорю, севшим вдруг голосом. – Как доберёшься, сообщишь? – Сообщу, – говорит. И спрашивает: – У тебя есть электронный адрес? – Есть, – говорю. – Вот, – говорит, протягивая мне визитку, – мой. Продиктовал свой. Записала. – «Сретенск» – латинскими… легко запомнить. – Долго не мудрил. Сходил к машине за сумкой. Передал её Маше. Подала руку. Держу в своей – как что-то хрупкое, но очень дорогое. Ладонь прохладная, не то что у меня. – Спасибо, – говорит, – тебе за всё… Иван. – Не за что, Мария, – говорю. – Тебе спасибо. – Бог мне тебя послал. – Кого кому… – Сейчас не разберёмся. Поцеловала Маша меня в щёку. Вошла в автобус, место заняла. Смотрит на меня в окно, рукой мне машет. И после чертит пальцем по стеклу: мол, напишу. Я лишь кивнул. Поехал автобус. Стою. Чувствую: будто все мамины кошки прибежали из Ялани, в душу мне ворвались и стали драть её когтями. «Ох, – думаю, – да что ж это такое!.. Поеду к Коле Устиненко». Ну, и поехал. Живёт Коля, когда-то мой одноклассник, потом лётчик гражданской авиации, а теперь, после всеобщего развала, вынужденный пенсионер, на другом конце города. Добрался скоро – не Москва. Из-за двери ещё, на лестничной площадке, слышу: в квартире шумно. Позвонил – впустили меня сразу. Там и другие одноклассники. Яланцы. Как договаривались будто, собрались. Витя Гаузер. Уезжал лет десять назад в Германию. Пожил недолго там, да и вернулся. Врач-терапевт. Олег Истомин, давно уже живёт в Ленинграде-Петербурге, но приезжает на родину, к матери, каждое лето. Так до сих пор ещё и не женился. Володя Есаулов, здесь обитает, в Елисейске. Был он, как и Коля Устиненко, когда-то лётчиком, теперь, как Коля же, на пенсии. Основная у него, у Коли, теперь работа – дача, под управлением жены, тоже нашей одноклассницы. Дома нет её, в больнице, на дежурстве. – О-о! – говорят. – Ванюха! Войсковой! Ты как, мол, тут? И: лёгок на помине. Ну, вот, мол, мимо проезжал да и решил проведать Колю. Мы, дескать, думали, что ты в Исленьске. Да отпуск взял, мол, на полмесяца. |