Онлайн книга «Оспожинки»
|
Вкусно. – Лавровый лист забыла кинуть. – И без лаврового сойдёт. – Сойдёт, конечно… Чё одна рыба только стоит. Спасибо другу твоему. И о рыбе, и о Чернуше, обедая, поговорили. Не без этого. – Дойки ей солидолом смазала, дак вроде лутше. – Ну, хорошо, что помогло. – Ещё с моими-то руками… И ей же больно – не даётся. Попили чаю. – Ну, слава Богу, – говорит после мама, – за хлеб, за рыбу… Я полежу, а ты ступай, трудись, родной, раз обещал мне. – Куда ж я денусь, обещал раз. Пошёл в огород. Лук, что мама не успела, вырвал, обрезал и перетаскал его в ведре за три ходки в подсобку, раскидал там по полу, чтобы проветривался, так, как наказано мне было, не подчинись тут. Сходил в дом, половики и коврики, вчера ещё мамой собранные с полу и оставленные штабелем возле двери, в охапку взяв, вынес их за ворота, кучей на лавочке пристроил. Выхлопав, в дом занёс и положил их на диване. Мама уже на ногах, посуду моет на кухне. – Завтра уж, – говорю, – застилать будем. – Каво? – спрашивает. – Половики похлопал! – громче говорю. – Да? – Застилать, наверное, уж завтра будем?! – Ну, уж не сёдня, – говорит. – И я так думаю: не сёдня. – Полы подмести в избах да помыть ещё надо… Сёдня и без того полно работы… И вот ещё, чуть не забыла. Ваня, время как выберешь, будь добр, перетаскай с поленницы дрова в ограду под навес, то под дождём всё лето были… худо, топлю-то, разгораются. – Сколько успею, – говорю. – Мне скоро ехать. – Сколько успеешь. Перетаскал поленницу, успел. Чтобы не будить, когда вернусь домой, маму, открыл, сняв крючок, на веранде окно. Может, она, мама, и закроет, если перед сном пойдёт проверять и увидит, а может, и забудет. Собрался ехать. – Мама, – говорю. – Не жди меня до ночи, ложись спать. – Не жди, мама, сына… как в песне-то?.. Да как смогу я? – А ты смоги. Приеду поздно. – Ну, как приедешь, дак стучись! – Ладно, – говорю, – постучусь. – Тока уж шибче. – Хорошо. – То не услышу, разосплюсь-то… Чё-то разъездился ты нонче… – Ну, мама, надо. Всё нормально. – Ну, хорошо, еслив нормально. Смотрю на часы: половина пятого. – Пора мне, – говорю. – Ну, с Богом, милый, – отвечает. Вышел на улицу. В машину сел, завёл её. Отправился. Словно на крыльях. К дому-крестовику в Ялани, ставшему вдруг за эти дни мне как родным, подъехал. Посигналил. Вышла из ограды Маша. В той же куртке, в которой была, но уже в сине-белых полукедах, в серых джинсах. Всё ей к лицу, всё ей к фигуре. «Маша». И имя это, выделившись среди прочих, стало мне близким вдруг. Произносить его отрадно: – Маша. И где-то там стоит за ним: «Мария». Съездили на Кемь. На яру, под старым кедром, на скамейке посидели. К реке спустились. Кружка зелёная висит на колышке. – А пить тут можно? – спрашивает Маша. – Конечно, можно, – говорю. Попили. – Вода холодная. – Да ну уж. Я бы ещё раз искупалась. – Так искупайся. – Нет. Не в форме. В яр поднялись. Глядя на кедр, спрашивает Маша: – Это сосна такая толстая? – Нет, это – кедр, – отвечаю. – Я кедр видела, он не такой. – Ладно, сосна сибирская. У нас он – кедр. – А я не против. – На том спасибо… У нас многое по-своему называется. Иначе, чем… ну, в Петербурге, где ты жила. – Да, я заметила, – говорит Маша. – В школе учился здесь, мы вечерами часто тут бывали, – говорю. – Весной особенно. Когда лёд трогался, ломался; вода тот берег заливала, тальник скрывала… Не только мы, дети, но и взрослые и даже старики посмотреть приходили, народу много собиралось. Зрелище потрясаю щее. Правда. Льдина на льдину наползает, стеной встаёт… Шум до небес, тайга гудит по всей округе. – Красиво, – говорит Маша. – Я представляю. – После зимы-то… необычно. Времени мало – поджимает. – Пора? – Пора. Вернулись к дому. Ушла Маша. Молча. Сижу в машине. Жду. Сердце моё стучит как, слышу; бьётся. Такт – от тоски, рывок – от радости… Раньше за ним такого вроде не водилось, за этим сердцем. Или не помню. Вряд ли – сердечное не забывается. Включил приёмник, ручку настройки покрутил – больше шипит да кое-где щебечет по-китайски. Выключил. Пыль скопилась на панели – тряпку из бардачка достал, стал вытирать, и… вижу: Вышла Маша из ограды. Возле ворот остановилась. Как под софитами – на ярком солнце – то, что вокруг неё, не замечаю. В красивом, длинном, по щиколотку, голубом, под цвет неба, платье, с коротким рукавом. С узеньким поясом на тонкой талии. В голубых, в тон платью, туфлях, без каблука. Волосы заплетены в косу, перекинута коса на грудь. Руки опущены, ладонями прижаты к бёдрам. Смотрит на меня Маша. Улыбается. А у меня дыхание перехватило. Глотаю что-то – не сглотнуть. Вышел из машины. Гляжу – не оторваться. Повернулась Маша. Ушла. Вернулась через какое-то время. В прежней одежде, в полукедах. И уже с сумкой на плече. Пошёл ей навстречу, взял сумку, положил её на заднее сидение. – Я дверь закрыла на замок, – говорит Маша. – Правильно, – говорю, осознавая или нет, что говорю, ещё под сильным впечатлением. – А ключ схоронила в указанном месте, – говорит Маша. – Над дверью. – Руку подняла – как положила – показала. – Хорошо, – говорю. – А велосипед? – спрашиваю. – Я, – говорит Маша, – оставила его Володиным дочкам. Были у меня они сегодня рано утром, познакомились. Девочки славные, понравились мне очень. – Да, замечательные, – говорю. – Бутылку водки, ту, что не допили мы… Там, на столе, поставила. Нормально? – спрашивает Маша. |