Онлайн книга «Таежная вечерня»
|
И вскоре в доме все стихло. А Сережа долго ворочался под влажным одеялом, замирал и прислушивался, привыкая к лунной поступи на широких досках пола. Временами он задирал голову, чтобы разглядеть в голубом свете теплые блики на голом бедре. В движении ангела какая-то небесная заботливость. Так робкое облачко наплывает на луну, просвечиваясь насквозь, словно обряжая ее в перламутровые одежды. Повернувшись к окну, Сережа уперся взглядом в поленницу. Среди темных кругов старых чурок выделялось одно белое полено, которое обещало быть самым теплым, самым певучим в зимней печи. Предчувствие этой теплоты спеленало юношу, и уже во сне античная красавица с маленькой тугой грудью протянула ему как-то по-дружески телефонную трубку с протяжными гудками… 7 Завтракали студенты, по деревенским меркам, поздно. Из окна видно было, что отец Паши давно таскал навоз в железной ванне, привязанной за проволоку. Сын заметил с детской грустью: – В этой ванне меня купали! – Вас обоих купали, – Зоя Михайловна наливала травяной чай в бокалы. – Уделают и выкинут, – с нарочитой обидой произнес Паша. – Вот стану знаменитым, как твой Муравский… А ванночки-то и нет! – Для музея? – понял друга Сережа. – Ага. Как спалось на новом месте? – Нормально. – Загадал желание? – Еще в дороге! Зоя Михайловна подошла ближе к окну, щурясь от яркого солнца: – Косить бы лучше начал, – сказала, отдыхая взглядом на мокрой спине мужа. – Сегодня жарко выйдет! Затем обернулась к студентам: – Поели? Ну, пошлите на работу. – Заметь лингвистику! – подмигнул Паша другу. – Не «пошлите», в смысле пошлости, а «идемте» нужно бы говорить! – Ладно, умник! – улыбнулась мать. Но была довольна: вот, мол, дождалась! Они вышли во двор. На молодой кудрявой травке вышоркалась от тяжелой ванны грязная полоса болотного цвета. – Говорю тебе, косить надо! – крикнула Зоя Михайловна мужу, закрывая калитку. Свежий ветерок распушал туманные слои на склонах гор. Листья черемухи лоснились на солнце. И казалось, что вся округа плыла в каком-то тихом ласковом движении. Музей был на замке. А крыльцо оказалось таким, как представлял себе Сережа: низким, с подгнившими досками и покосившимися перилами. Зоя Михайловна поправила красную шаль на плечах и долго проворачивала ключом в скважине, будто выковыривала из нее грязь: – Залезают, пакостники!.. – Может, чтут Муравского? – пошутил сын. – Стаканы ищут. – Тоже культурно! В доме пахло сыростью. На маленьких пыльных окнах распластались занавески с темными прожилками, будто крылья бабочки-капустницы. По стенам висели фотографии; сверкал серебряный щит круглого зеркала, рядом стояло сломанное копье деревянной гардины. – Или еще парочки норовят здесь свиданку устроить! – продолжала жаловаться хранительница музея, тем как бы оправдываясь за беспорядок в доме. – Коечка вам, пожалуйста, – Паша потрогал серое одеяло. – Сдавала бы, как гостиницу для поэтов. Зое Михайловне не понравилась его вольность, хотя благодаря ей она припомнила интересный случай: – К нам приезжали поэты из Барнаула, – начала она. – Стихи свои читали! Хорошие ребята! Один парень все водку рябиной закусывал! А потом просил на могилу поэта сводить… – За пятачок? – вспомнил Сережа про станционного смотрителя. Классическая картина: черно-белая окраина кладбища, одинокая барынька утоптала снег у камня; для чужой грусти – и места нет. – А нет могилы, – резко сказала хранительница музея. – Как нет? – разлетелась картинка. Даже ремонт не внес беспорядка, какой бывает в жилом доме: если хозяин гулял недавно – то рукав шинели завернулся, если копал в саду – кусочек земли на лопате прилип. На толстом гвозде висело чучело серой шинели, рядом стояла кованая лопата. На столе – медное беремя самовара, алюминиевые кружки с погнутыми ручками, ржавый подсвечник – тяжелый и неуютный, стеклянная чернильница-непроливайка с темной жидкостью на дне. Странно, но Сережа не узнавал ничего в доме поэта, как будто он бывал здесь раньше. – Этими чернилами он писал? – Те давно высохли, – ответил Паша. – Мама сажу разводит и доливает. – Денег мало дают, – кивнула Зоя Михайловна, протирая тряпкой пыль на столе. – Тут половина ее вещей! Точнее сказать: ее давней верности к неизвестному герою! – Я просто додумала, – скромно оправдывалась хранительница, хотя ей было приятно об этом говорить. – Должны же были стаканы быть! – я их у бабушки взяла. Посмотрите: синие, толстые! Книги обязательно! Вот – купила у букиниста! – Сурьезные стаканы, – острил Паша. – Обычно я начинаю экскурсию словами: этого поэта можно было бы сравнить… – Не надо, мам, – перебил ее сын, – давай показывай, где здесь ломать? – У нас хорошая экспозиция, – с легкой обидой произнесла мать. – Лавка старьевщика! И опять Сережу кольнуло это чувство: он представлял себе все по-иному. Не те стены, не те вещи! Вот только фарфоровая китаянка ему знакома. Такая же статуэтка стоит на полке у его мамы. Желтая принцесса, сидящая в позе лотоса. Лицо белое, глаза – две черные развернутые запятые, губы – алая ранка. Тонкая шея проколота тупой иглой, маленькая головка на маятнике покачивается с нездешней грустью. – Дневники его покажи, – предложил Паша. Работать ему не хотелось. – Где он про носки писал… – Это не главное, – сухо оборвала мать и подвела своих работников к разобранному полу. – Вот, ваш знакомец Валера доски оторвал и давай топтать культурный слой! – Большой слой-то? – шутил сын, осматривая подполье. – В смысле: богатый? – Я там пуговицу нашла!.. – Может, еще чего найдем, – Паша нагнулся над дырой. – Муравский знал ведь, что за ним скоро придут!.. – Колечко еще нашли. – Золотое? – Медное. А на нем надпись – дороже золота! – Какая? Зоя Михайловна произнесла тихо, но торжественно: «Кого люблю – того храню!» Любовь в юности сама бывает кладом. И как всякий кладоискатель, Сережа знал свой верный путь к нему. Он открыл шкаф, но там было пусто: – А рукописи где? – Вы заметили верно, – хранительница подошла и закрыла шкаф, будто берегла даже пыль на его полках. – Без рукописей музей – как дом без печки! |