Онлайн книга «Полуночный танец дракона (сборник)»
|
– Слава богу, все уже позади. – Да, да… Но знаешь, что самое хорошее? – Ты о чем? – Мы сыграли вничью, – ответил он. И, немного помолчав, повторил: – Вничью. Тет-а-тет
Гуляя однажды летним вечером по дощатым дорожкам приморского парка, мы, я и мой приятель Сид, увидели на одной из стоявших возле самой кромки прибоя скамеек знакомую картину. – Смотри, – сказал я, – и слушай. Мы стали смотреть и слушать. На скамейке сидела старая еврейская чета, ему – лет семьдесят, ей – лет шестьдесят пять. Они громко разговаривали, горячо жестикулируя и не слушая друг друга. – Сколько раз тебе это можно говорить! – Ты мне ничего не говорил! Ничего, слышишь?! – Нет, говорил! Я всю жизнь тебе что-то говорю! И таки важные вещи, если бы ты хоть раз попыталась понять! – Таки важные, послушайте его! – возмутилась она. – Да назови хотя бы одну! – Начнем со свадьбы. – Со свадьбы?! – С чего же еще? Весь этот бред, вся эта неразбериха! – И кто же в ней был виноват? – Я могу доказать как дважды два… – Не надо мне ничего доказывать! Я отказываюсь тебя слушать! И так далее, и так далее, и так далее. – Жаль, диктофона нет, – сказал я. – Зачем он тебе? – усмехнулся Сид. – Я смогу воспроизвести их диалог слово в слово в любое время дня и ночи! Мы продолжили прогулку. – Они сидят каждый вечер на этой самой скамейке уже много лет! – Да, – покачал головой Сид. – Смех, да и только. – А мне от этого почему-то грустно. – Грустно? Брось ты! Они ужасно похожи на героев какого-нибудь дешевого водевиля театра «Орфеум»! – Тебе действительно нисколько не грустно? – О чем ты говоришь? Готов поспорить, они женаты уже лет пятьдесят. Эта перепалка началась еще до свадьбы и продолжилась сразу, как только закончился медовый месяц. – Они просто не слушают друг друга. – Да, но они делают это по очереди! Сначала она не слушает, потом он. Будь иначе, они тут же обратились бы в камень. Все точно по Фрейду. – С чего ты взял? – Они просто выплескивают все! Не остается никаких претензий, никаких страхов. Спорю, они укладываются спать, не переставая ругаться, и через две минуты засыпают с улыбкой на губах! – Ты полагаешь? – То же самое происходило с моими дядей и тетей, подобные баталии их только закалили. – И сколько же лет они прожили? – Тетушка Фанни и дядюшка Эйза? Восемьдесят и восемьдесят девять. – Так долго? – Словесная диета, сам понимаешь. Еврейский бадминтон: он подает – она отбивает, она подает – он отбивает. При этом, конечно же, никто не выигрывает, но, заметь, и не проигрывает. – Я никогда об этом не задумывался. – Ну так подумай. Пойдем, пора подкрепиться. Мы повернули назад и направились к воротам парка. – И еще одна вещь, – сказал старик. – И еще тысяча других вещей. – А кто это считал? – сказал он. – А вот смотри. Куда я положила этот список? – Список! Кому нужны твои списки? – Мне! Тебе не нужны, а мне нужны! – Послушай… – Дай мне договорить! – И так до бесконечности, – усмехнулся Сид. Через пару дней он позвонил мне домой. – Слушай, я раздобыл диктофон! – Зачем? – Ты писатель, я писатель. Пособираем зерен для наших мельниц. – Ну… – Я за тобой заеду. Мы вновь отправились на прогулку по приморскому парку. Стоял на удивление тихий и погожий калифорнийский вечер, о каких мы даже не рассказываем родственникам с восточного побережья из опасения, что они поверят и тут же заявятся в гости. – Я ничего не хочу слышать! – Замолчи! Мне надоели твои вечные увертки! – Да, – сказал я, прикрыв глаза. – Все то же. Та же пара и тот же разговор. Волан по-прежнему над сеткой. Проигравших нет. Ты и вправду собрался записывать их разговор на диктофон? – А что, зря, что ли, Дик Трейси его изобретал [9]? Когда мы медленно подошли поближе, он незаметно включил диктофон. – Как же его звали? Ах да – Айзек! – С каких это пор? – Конечно, Айзек! – Его звали Аароном! – Да нет же! Это старшего звали Аароном! – Нет, младшего! – Кто тебе это сказал? – Кто, как не ты! – Как только у тебя язык поворачивается. – Что, правда глаза колет? – Да я докажу тебе как дважды два… – Во дают! – довольно хмыкнул Сид, проходя мимо них с включенным диктофоном в кармане. И так раз, и другой, и третий. Потом совершенно неожиданно скамейка два вечера пустовала. На третий вечер я зашел в находившийся неподалеку небольшой кошерный магазинчик и, указав на скамейку, поинтересовался судьбой ее завсегдатаев. Имен их я, разумеется, не знал. Конечно, конечно, сказали мне. Роза и Эл, Эл и Роза. А фамилия у них Штайн. Эл и Роза Штайн ходили сюда много лет, ни единого вечера не пропустили, но теперь этому конец. Эла уже нет. Такие дела. Умер во вторник. Вот скамейка и опустела, но тут уж ничего не поделаешь. Хотя я и не был знаком с супругами Штайн, это известие наполнило мое сердце грустью. В маленькой местной синагоге я узнал название крошечного кладбища и, испытывая некоторое смущение и не вполне понимая зачем, отправился туда, чувствуя себя так же, как в ту далекую пору, когда я – тогда еще двенадцатилетний гой – зашел в синагогу, находившуюся в самом центре Лос-Анджелеса, чтобы разобраться, а каково это – ощущать себя частицей этой толпы поющих и молящихся людей с покрытыми головами. Конечно же, она была там. Она сидела возле камня, на котором было вырезано его имя, и говорила, говорила, говорила, время от времени касаясь камня рукой. |