Онлайн книга «Снайперы»
|
Маруся оборачивается и видит Диму. Он стоит перед нею на коленях, со всклокоченными волосами и багровой складкой на щеке от шва тулупа. Марусе радостно, смешно, непонятно. – Вы? Вы здесь? – Вы здесь? – как эхо повторяет Дима. – Так это не сон? Это я вас видел ночью? Дима встает на ноги. И, еще более пораженный, подходит к борту. – Какая красотища! – Сир, прежде чем говорить с дамой о красоте, надо умыться! – Андрей бросает ему короткое вафельное полотенце. – А вы, красавица, не сердитесь на меня за вчерашнее? – Ой, да что вы! А вас как зовут? – Андрей. – Дима. А вас Маруся, я сразу запомнил. – Запомнил – забудь, – смеется Маруся. – Ни за что! – клянется Дима. – Ой, – говорит Маруся, – вы идите скорей умывайтесь, пока народ не поднялся. Я покажу! И идет впереди с уверенностью маленькой хозяйки этого большого железного дома. * * * Шкиперша кормит завтраком начальника конвоя. Перед ним на столе стопка блинов на тарелке, кружка ароматного китайского чая, горячее масло в блюдце. Русская печь накануне побелена, кажется, это и не баржа вовсе, а обычный деревенский дом и вот-вот замычит корова или пропоет петух. Но вместо этого снаружи раздается басовитый гудок парохода. – Кушайте, Федор Федорович, кушайте. – Шкиперша присаживается напротив, с откровенной б…дской улыбкой смотрит на начальника конвоя. – На обед щец приготовлю, самых настоящих: вилок свежей капустки на Злобинском рынке купила. Как знала! – Я борщ люблю. Густой, чтобы ложка стояла. – А вот на стоянке свеклой разживемся да сальцем – я вам такой борщ заварю, все встанет! Галифе порвете! – У меня галифе крепкие! – А в галифе? – И в галифе все в порядке. – Спокойно смотрит на шкипершу. – Женщина вы, я вижу, аккуратная, блюдете себя… – Блюду, – смеется шкиперша, – ох, блюду! – …вот после обеда и проверим! Шкиперша наклоняется через стол, громко шепчет: – Я, как обедом вас накормлю и вы отдыхать приляжете, приду вроде как кваском вас угостить. А вы уж моему бутылку-то поставьте за работу, за клетку эту… Начальник конвоя деловито сворачивает два блина, жует, запивает чаем. – А еще, Федор Федорович, – жарко шепчет шкиперша, – я вас в баньке попарю, я люблю с мужиками в бане… – Супруг-то ваш, Клавдия Михайловна, на сколько старше? – Супруг? Какой он супруг – больной да порченый… Его немки испортили, он теперь по-людски-то ничего делать не умеет. А на сколь старше, я и не спрашиваю, на что мне. Как мой первый законный – силы, что у жеребца, ровня моя, красавец, ну прямо как вы, – на фронте пропал, тут этот прилабунился. Я тогда в леспромхозе работала, на раме с мужиками. У меня уж девка была, а он с войны вернулся и с сынком один остался, бабу у него забрали да сослали, до сих пор ни слуху ни духу. Так и живем, и там не разведенные, и здесь не расписанные… Начальник конвоя встает, оправляет гимнастерку: – Ну, накормили, напоили, теперь можно наравне с голодными биться. – Вы подождите, Федор Федорович, я вас так откормлю, жена не узнает! Начальник конвоя выходит на палубу. Лысый шкипер увлеченно колотит клетку из свежевыструганных реек. Возле него с чурочками-обрезками возится босоногий мальчик лет девяти. – Верка, стамеску подай! – кричит шкипер. Голенастая белобрысая девочка-подросток с красным прыщеватым лицом медленно подходит к шкиперу, держа руки за спиной: – А ты полай! Шкипер замахивается на нее, но останавливается, встретив взгляд ее пустых светлых глаз. – Дай сюда! Барахло! – Сам барахло! Девочка уходит, позвав брата: – Пошли, Гринь, в «гости» играть! – Ну как, товарищ начальник, – шкипер кивает головой на клетку, – принимаете работу? Начальник конвоя деловито обходит клетку, пробует оторвать рейку, та держится мертво. – Без пользы! – щерится шкипер. – Как в Освенциме! – Ты не шути так, Степан Степанович! Не надо. * * * В рубке лихтера сизо от дыма. Рыбацкий начальник, все в том же дождевике, но с открытой головой, на которой выделяется белая полоска лба над самыми бровями, сидит в переднем углу, под самым окном, и готовит очередную «козью ножку». – Как, Петрович, – больше для поддержания разговора, чем из делового интереса, справляется Дворкин, – в Енисейске-то за пару дён управимся? Петрович сыплет на клочок газетки махорку-крупку, сворачивает, слюнявит большим красным языком. – Бог даст, управимся, Николаич. – Смотри, Петрович, – весело говорит Дворкин, – не подведи! – Петрович никогда никого не подводил! – Да я знаю! Уж сколько мы с тобой на Севера ходим! – Вдруг опускает окно рубки, высовывает голову, кричит: – Доброе утро, Елена Ивановна! Как спалось? – Здравствуй, здравствуй, Петр Николаевич! – басит снизу бригадирша. – Да спасибо, только я думала, что забежишь, поможешь устроиться. А тебя на молодых потянуло. Не рано ли? – В самый раз, Елена Ивановна! Только это племяшка моя, из деревни вывез. – А-а, я уж испугалась, вдруг до самой Сопкарги одной спать придется? Там-то меня жених ждет, звать Медведь, фамилия Белый. – Жди меня и я вернусь! – кричит Дворкин. – Ох, Петр Николаевич, мотри не оммани! – Во, веселая баба, – оборачивается Дворкин к Петровичу. Тот кивает, думая о чем-то своем. – Артисты, ети их мать, – в сердцах говорит он, затянувшись цигаркой. – Ты о ком, Петрович? – Да есть тут двое. Интеллигенция драная. Вчера погрузку прогуляли, на ночь на палубе улеглись, кубриком погребовали. – Ниче, Петрович, Север их выправит. Если что, я им пару ласковых скажу. – Старший-то с хитрецой, то ли проворовался да сбежал, то ли еще что похуже. А парнишечке учиться бы на доктора аль на инженера, а он – тута, с нами, которые в школе по два коридора прошли. – Жизнь, она, Петрович, по-всякому поворачивает. Вон как река. Где ты видел, чтобы река была ровной да гладкой, как проспект Сталина? – Так-то оно так, да только на то она и жизь, чтобы чему-нибудь да научить. – Строем, че ли, ходить? – И строем тоже! – строго говорит Петрович. |