Книга Западня, страница 86 – Пьер Алексис Понсон дю Террайль

– Вы затаили на меня обиду за то, что тогда между нами произошло, и теперь считаете, что я способен на самые гнусные преступления. Тем не менее уверяю вас, что я раскаиваюсь в том зле, которое могло быть вам причинено, и прошу у вас прощения.

Вандешах пожала плечами.

– Да и потом, если бы я хотел совершить что-то плохое, то разве не позаботился бы о том, чтобы куда-нибудь вас отослать, понимая, что вы будете опасным свидетелем?

Маринетта на мгновение задумалась и ответила:

– Пожалуй.

Потом немного помолчала и добавила:

– Если вы пришли сюда, чтобы сделать доброе дело, то не побоитесь прибегнуть к своему средству в присутствии не только меня, но и еще одного свидетеля. Я разбужу мадам де Мэн-Арди.

– Не надо, в этом нет надобности.

– Нет надо! – настойчиво заявила девушка.

Терпение Сентака было на исходе.

– Несчастная! – наконец взорвался он. – Вы забываете, что я могу погрузить вас в состояние летаргии, подобное тому, в котором вам однажды уже довелось побывать.

Эта угроза повергла Маринетту в трепет.

– Если бы я пришел сюда ради черного дела, то разве стал бы посвящать вас во все его подробности?

Бедное дитя будто онемело. При мысли о том, что она может лишиться чувств и оказаться во власти этого человека, перед которым девушка испытывала такой же страх, как перед страшным чудовищем, ее бросало в дрожь. Сопротивление ее было сломлено.

Мюлар, внимательно за ней наблюдавший, тут же это заметил и подошел к постели Эрмины.

Вечером у молодой женщины был жесточайший приступ горячки, она металась в бреду, а затем обессиленно откинулась на подушки.

Мадам де Сентак лежала совершенно раздавленная, не имея ни малейшего представления о том, что происходит вокруг, глаза ее были закрыты, но не потому, что она спала – веки ей смежили усталость и коматозное состояние.

– Саиль, – сказал Мюлар, – помогите мне.

– Что я должен делать?

– Приподнимите мадам, чтобы я мог надеть ей приготовленный колпак.

– Так? – спросил Сентак, деликатно взяв Эрмину за плечи и усадив ее на кровати.

– Да, отлично, теперь немного подождите.

Проявляя редкую сноровку, Мюлар снял с Эрмины чепец. Белокурые волосы очаровательной женщины, которые доктор Брюлатур предполагал остричь, были собраны на затылке в толстые косы.

Мюлар вытащил черепаховый гребень и роскошная шевелюра рассыпалась по плечам больной золотистым покровом.

– Поторопись, – сказал Сентак, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Мне понадобится не больше минуты,

– Неважно, давай быстрее.

Войдя в комнату больной, Мюлар оставил приготовленное снадобье на круглом столике на одной ножке. Теперь он подошел к нему и, проявляя осторожность, на которую такой малый, казалось, был совершенно неспособен, надел на голову больной, позаботившись о том, чтобы мазь плотно прилегала к волосам.

– Ну вот, – сказал он, – готово.

– Теперь я могу уложить ее обратно в постель? – спросил Сентак.

– Пока нет, сначала нужно вновь надеть чепец.

Вандешах в ужасе смотрела на то, как Мюлар накладывает свой компресс, и ей казалось, что он совершает какое-то жуткое колдовство.

Лицо индуса, со впалыми, пылающими глазами, двуличный, холодный взгляд Сентака, полумрак, в котором двигались их фигуры, придавал всей сцене совершенно фантастический характер.

– Теперь уложите мадам обратно в постель.

Сентак осторожно опустил голову Эрмины на подушку и облегченно вздохнул.

Сей жестокий дикарь явно не годился на роль сиделки.

– И когда твое средство возымеет свое действие?

– В десять – половине одиннадцатого наступит существенное улучшение, – ответил Мюлар.

– А если этому снадобью предстоит ее вылечить?

– Если мое зелье спасет вашу жену, ближе к трем часам она придет в себя, а вечером станет понятно, устранена ли опасность для ее жизни.

– Значит, здесь нам делать больше нечего? – спросил Сентак.

– Совершенно верно.

– Вы все слышали, мадемуазель, – продолжал саиль, – не пытайтесь в своем неуместном рвении разрушить то, что мы только что сделали – вы убьете свою благодетельницу и я этого вам никогда не прощу.

Последние слова саиль произнес столь непритворно, что у юной девушки не осталось ни малейших сомнений в их искренности.

Впрочем, Сентак с Мюларом и не ждали от нее ответа. Они тут же ушли, и Маринетта услышала, как индус, обратившись к хозяину, сказал: – Теперь она проспит восемь часов самым безмятежным сном.

Так оно и случилось.

Через несколько мгновений после ухода саиля и слуги, Вандешах услышала, что из груди Эрмины вырвался вздох облегчения и тут же сменился спокойным, ровным дыханием.

Весь остаток ночи больная спала настолько глубоко, что юная девушка была вынуждена признать – Мюлар и его хозяин действительно облегчили страдания мадам де Сентак.

Когда наступило утро и отдохнувшая Филиппина пришла сменить девушку у постели сестры, Маринетта спросила себя, нужно ли рассказать мадам де Мэн-Арди о том, что произошло.

– В конце концов, Сентак со слугой даже не просили сохранить все в тайне, – подумала она. – Если бы мне было приказано молчать, я бы все равно заговорила, а раз уж они ничего не сказали – и подавно.

И она поведала Филиппине о событиях минувшей ночи.

– Но, дитя мое! – в испуге воскликнула молодая женщина. – Нужно было позвать меня.

– Эти господа были против.

– Неважно!

– Да и потом, разве у вас была бы возможность сделать что-нибудь такое, чего не сделала я?

– Мы бы стали кричать, позвали слуг.

– Увы, мадам! Насколько я понимаю, вся прислуга в этом доме дрожит перед своим хозяином. Поэтому мы были бы бессильны что-либо сделать.

– Пожалуй, – ответила Филиппина, охваченная нервным возбуждением.

– К тому же средство и в самом деле оказалось эффективным. По крайней мере на этот раз, господин де Сентак не соврал.

– Значит, Эрмине лучше?

– Значительно лучше. Она всю ночь не просыпалась и почивает до сих пор.

– Значит, – сказала Филиппина, – в зачерствевшей душе Сентака проснулись угрызения совести и этой ночью он, вероятно, искупил множество своих злодеяний.

На смену утру пришел день.

Ближе к полудню Эрмина проснулась. Она удивленно осмотрелась вокруг, бросила взгляд поначалу на Маринетту, затем на сестру и на мгновение умолкла, будто пытаясь отыскать что-то в глубинах памяти.