Онлайн книга «Кайрос»
|
– Даник исповедует религию счастья. А счастье в незнании. – Он уверен, что стоит открыть бутылку шампанского, как ты уже хмелеешь. Алиса рассмеялась: – Узнаю своего мальчика. Недавно напоил меня и заставил подписать доверенность на фирму. Так мило… – Тебя это забавляет? – Конечно. – И в чем твой интерес? – Иногда я специально притворяюсь пьяной, чтобы он отнес меня домой на руках. Так приятно, когда твой сын несет тебя на руках… Считай, что это мой каприз. – Из-за своего каприза ты потеряла контроль над фирмой. Алиса пожала плечами. Кожа смуглая, упругая. Тело юной девушки. Казус подозревал, что все это не только результат хорошей генетики, но и плод многочасовых упражнений в фитнесс-зале, и усилия дорогого косметолога. – Не жалеешь? – У меня есть другая. А с этой пусть Даник поиграет, наберется опыта. Вот ты умный, Казус, а одного до сих пор не можешь понять: наши дети уверены, что их родители старые дураки, отставшие от жизни. Дураков надо учить уму-разуму. Вот пусть и учат, если, конечно, у самих умишка хватит. – Все равно не понимаю, зачем ты ему фирму на откуп отдала? Алиса села на кровати, закутавшись в гостиничное одеяло. Они всегда приезжали в этот мотель и снимали именно этот номер. Иногда ей казалось, что это их дом с Казусом – на двоих. – Даник – хороший мальчик, умный и правильный. Но у него идея-фикс: ему кажется, что на его свободу посягают. И тот, кто посягает, враг. Уцепись я за фирму, он увидел бы во мне врага. И мы потратили бы годы и километры нервов, чтобы объяснить друг другу то, что и так ясно. Зачем? Он хочет фирму? Пусть. Поиграет с людьми, опыта наберется. Самое худшее – если он ее разорит. Процентов девяносто, что так и будет. Он слишком несерьезен, мой Даник. Ему играть хочется. – Однако остаются еще волшебные десять процентов, – тихо заметил Казус. – Твоя знаменитая теория-перевертыш: девяносто к десяти, – Алиса потерлась щекой о его ладонь. – Девяносто процентов от неудачи, десять – от успеха. Или наоборот. Помолчали. Алиса рискнула нарушить молчание: – Ты сегодня ничего не говоришь о Кире. Как она? – Все так же. Любит. Ревнует. Страдает. – А результат? – Умеешь задавать невозможные вопросы. Результата пока нет. Кстати, ты знаешь, что учудили твой Даник и Вадим? Они снова поспорили на женщину. – Мальчишки! – улыбка Мадонны. – На Сару. – Что?! – Вино окропило белую простыню. – Какого черта?! – Тише, дорогая! Твоя ненависть к этой персоне иррациональна. Когда-то ты сделала все, чтобы отвадить ее от Данилы, а потом от Вадима. Сейчас ты ее уволила. В присутствии сына. Представляешь, он даже не знал, что она у тебя работает. – Давным-давно мы с ней договорились. Она оставляет моего сына в покое – я даю ей неплохое место. Все счастливы и довольны. Она ему не пара. – Всего лишь твое мнение. – Мать всегда лучше знает. Он никакой, когда рядом с ней. Глаза стеклянные. – Неужели? – Казус нежно поцеловал ее в ладонь. – Не злись, дорогая, но ты не права. Это может решать только сам человек. – С Даником решаю я и только я! – В любом случае, ты ее уволила. – Сама не понимаю, что на меня нашло. Увидела в коридоре, и – накатило… Даник заключил пари? – Не мог пройти мимо такого увеселения. Кстати, Сара теперь работает у Вадима. Кира злится. Мальчишки, как ты выразилась, забавляются. Сара у них что-то вроде дрессированной зверушки… – Ты уверен, что он ничего к ней не чувствует? Казус заметил, как побледнела Алиса. Тоненькая струйка по подбородку. Не вино, а кровь. – Что с тобой? – постарался, чтобы голос звучал нежно. Алиса поежилась: – Я ее боюсь, Паша. А почему боюсь – не знаю. Ближе подойдешь – сожжет. * * * На работе Сухопаров сказался больным и вот уже который день бессмысленно кружил по заснеженному городу. Сам не знал, чего искал. Живот и виски крутило. Чтобы снять спазм, купил водки – при каждом приступе глотал ее, словно воду, запивая горстями обезболивающих таблеток. Дни и ночи слились в один кошмар, наполненный лицами, голосами и запахом земли. Ноздри улавливали мириады оттенков – глины, песка, перегноя, болотных мхов и разлагающихся трупов. Земля притягивала, давила, сплетала сухожилия и мысли в один узел. Не было сил и желания его разрубить. Но земля же, вымотав и истощив, давала пусть временное, но забытье. Десять раз Сухопаров был в Ботаническом саду. Шесть – в Оранжерее на Таврической. Бесчисленное количество раз – на детских площадках, у детских песочниц с их замерзшей субстанцией, присыпанной снегом. Там Сухопаров забывался, падая в черную воронку. Просыпался от холода и забитого землей рта. Иногда будило осторожное прикосновение детской лопаткой: «Дядя, ты живой?». Дети его не боялись. Боялись матери детей. Хотелось секса и крови. Насилия и убийства. Звонил телефон. Отец, знакомые, коллеги равнодушно, как ему казалось, справлялись о здоровье и планах. Наступало просветление, Сухопарову становилось противно от мысли, что он – это он. Нажимал красную кнопку, и с первым же «би-и-п» накатывало: водка-таблетки-убью-умру-помогите… Он сидел на лавке в петербургском проходном дворе на Моховой и смотрел на правую ногу в порванной штанине. Белая плоть с глубоким порезом. Вместо крови из него сыпалась земля. Образовался целый холмик. Сухопаров переставил ногу чуть вправо. Для второго холмика. Не было страшно. Было так больно, что стало все равно. – Хуже не будет, – сказал сам себе. Губы дернулись. Шутка. Из соседнего подъезда уже второй час выносили мусор. Ремонт. Раньше ремонт делали летом, теперь – круглый год. Сухопаров закрыл глаза, представил Лару в коротком шелковом халатике. Наклоняясь, она промазывала клеем лист обоев. Обнаженные груди двигались в такт кисточке. Сухопаров почувствовал возбуждение… – Петя! – голос Лары звучал далеко-далеко. – Давай потом, а? – Сейчас хочу, – расстегнул ширинку. Она вскрикнула, когда он вошел в нее рывком, и обмякла. Он мял ее груди, пока не понял, что из них течет клей… Когда пришел в себя, перед ним была оконная рама. Стекло такое прозрачное, что резануло по глазам. Потер веки и увидел высокую черную старуху. Старуха вышла из оконной рамы и казалась вполне живой. Только во лбу у нее была дырка. – Болит, милок? – ласково спросила. |