Онлайн книга «Право записывать»
|
Я глядела и думала, что только сейчас поняла: когда Блок говорит о музыке, он имеет в виду не только мелодию, но и слово, и живопись. Вот этот алый цвет звучал. Звенел. Я так и не увидела его лица – цветы, цветы и людские спины. Я не стала проталкиваться… * * * 1959 г. Тамбов, Избердей, Ивановка. [130] – Тетя Маруся, а ты не горься, не горься, плюй ты на него! Вот я иной раз скажу маме грубо, а она и не поглядит в мою сторону. – Твоя мать со своим дедом живет, вот она на тебя внимания и не оборачивает. А я… Мой дед на фронте убитый. Сын в моей избе живет, меня кормит, как же мне на него внимания не оборачивать? Это хуже нет наказания, когда твой сын тебя никогда не приутешит, а только на тебя волком смотрит и даже не хочет, чтоб ты за стол с ним садилась, и за всё, за всё тебя винуе. Ведь он однова́ чуть меня не убил… Как же мне на это внимания не оборачивать? Как же это не считать за беду? Маленький такой желанный был… А теперь только огрызается. * * * Бабка Ариша: Когда сына убило, уж я кричала, кричала. И не могу я его забыть и каждую что ни на есть минуту его помню… * * * Метет, метет. Окна залепило. А хозяйка стрекочет над ухом: – Чего ж ты лицом молодая, а волосы седые? Какое у тебя переживание было? А скажи, скажи мне, вот запустили новый шар, надо же, наука что делает, в самое небушко шар запустили, а ну, как этот шар столкнет солнышко с места? Что мы тогда будем делать? * * * Она же: – А в Москве харчуются хорошо, там всего вдоволь, рыба и такая, и растакая и у всех телевизоры. * * * Она же (поздний вечер, мы лежим на печи, и она рассказывает мне свою жизнь): А сын жанился в город, на яврейке. А яврейки, они знаешь какие? Агромадные, здоровущие… * * * Она же: – Я ее переупрямила, она не за того вышла, а за этого, за которого я хотела. * * * Бочаров, первый секретарь Избердейского райкома комсомола: – Наша область закупила десять тысяч телят, а куда их девать? Какую мы можем устроить им теплую зимовку? И думать нечего! Наука дошла: воспитывать холодным способом. Чтоб круглый год – на холоде. Очень полезно. – А теленок знает, что это ему полезно? – Должен знать! Раз сверху указано – должен знать! (Глаза в сторону, короткая, быстрая улыбка). У нас тут в одной деревне свиноматка убежала. Через полгода отыскали ее в поле – сама толстая, поросятки при ней, как налитые. Лучше, чем те, что остались на ферме. Вот теперь и учимся воспитывать в температуре, близкой к уличной. * * * Он же: – У нас секретарь райкома партии требует, чтоб мы сельское хозяйство назубок знали. Соберет всех – и ну гонять: «Бочаров, – скажет, – объясни, как отличить утку от селезня?» Я: «По перу?» Он: «Вот и нет! Еще как?» Я и то, и се, а он – недоволен. Еще, говорит, есть отличие. Я, знаете, совсем голову потерял с этим селезнем. «А еще, – говорит, – кто из вас умеет доить коров? Как же так – с других требуете, а сами не умеете?» Стал я втихую учиться доить коров. Приеду на ферму, отыщу доярку постарше – бабушка, мол, поучи! Сначала всё в рукава доил, всё в рукава. А сейчас – с кем хотите поспорю, здорово научился. * * * Правление колхоза. Гаснет свет. Главный агроном равнодушно говорит: «Ах, мать вашу…» Свет тотчас зажигается, агроном смотрит на меня испуганно. * * * Объездчик Дятичев Василий Андреевич: – Я помню, давал я ему солому… В счет помощи давал… (Глядит в сторону.) – А документ где? – А вы что ж – мне не верите? – Почему? Верю. Но только я и Голышкиным верю. Я вас не знаю, их не знаю. Вы говорите одно, они – другое. Как же мне без документа разобраться? Из толпы, наперебой: – И правда! Что ей Голышкин, сват, что ли? Он ей никто. Ехала из Москвы, чтоб разобраться! Подумаешь, как приятно на лошади 20 верст в эдакую погоду – вон как лицо ветром обдуло. Что она, с Голышкиным детей крестила, а? Ей – что ты, что Голышкин – всё одно. Человек хочет разобраться, понять, вот и дай ей документ, нечего языком трепать! * * * «Пишу вам пожелания в вашей яркоцветущей жизни… Целую вас несколько тысяч раз…» * * * Водитель: – Сыновья у меня хорошие. Один уж выучился на инженера, а другой через год учиться пойдет – если, конечно, живы будем. Загад – не богат. * * * Эвакуация. Вечер. К дому подъезжает телега, на ней четыре куля. Кули выгружают, несут в дом, кладут на пол. Один куль зашевелился: ребенок. Четверо ребят. Ни стола, ни стула, ни кровати. * * * Начальник тюрьмы Головкин: – На имя нас… если хотит… * * * Раскосяк: – Тут у нас с вами, дорогой товарищ, получился форменный раскосяк. * * * Мы с Володей Муравьевым провожаем Руню [131]. – Не люблю провожать, – говорю я. – А встречать? – Встречать люблю. А вы разве не любите? Он пожимает плечами: – Нет, не люблю. – Почему? – Вокзал – это нейтрально. Мне здорово хотелось дать ему по затылку. * * * Алик Н.: – Провожать – это пошлость. (Он же: – Быт мешает творчеству.) * * * – И лицом хороший, и характер тихий… А не люблю я его, вишь, как получается. * * * – Что ж ты за такого маленького вышла? – А на что мне высокий? Собак на него вешать, что ли? * * * – Сгинь-ка, сделай мне такое великое уважение. * * * – Что такое «ни то ни се»? А, понимаю: это отметка «тройка». * * * – Евгений Онегин – хороший или плохой? * * * Чужие жизни душили его. * * * У маленькой Ирины любимый герой – кошка: никому не лижет рук. * * * Если бы вашими соседями по коммунальной квартире были ангелы, вас раздражал бы шелест их крыльев. А наши соседи – ох, не ангелы… И стучат они – ох, не крыльями… |