Онлайн книга «Жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника (сборник)»
|
Вдруг – ни с того ни с сего – радостное настроение улетучилось без остатка. В сердце забрался стрАХ! «ПОЧЕМУ НЕ ПОПАЛО? – пронеслось в голове. – Почему даже не ругали толком? Почему даже по одному месту не наподдавали?» И Петька понял: не попало, но ПОПАДЕТ, да еще как! Дайте полный свет! Продолжаем! Виктор мыл посуду. Такой у них дома был порядок: посуду мыли все. По очереди. Кроме кота Паровоза. Он был освобожден от этого важного дела ввиду своей полной несознательности. Не скоро Виктор привык к такому обычаю, но привык. А когда привык, то это дело для него особого труда уже не представляло. Конечно, мальчишки (да и девчонки) сначала дразнили, но потом тоже привыкли и перестали дразнить. Зато и выгода от такого обычая была немалая. После того как ты сам, один, в порядке живой очереди, без напоминаний вымыл посуду, ты уже вроде бы как взрослый человек. И никто уже не скажет тебе вслед: «Только не бегай, не дерись, носик вытирай платочком, переходя улицу, оглянись по сторонам, не обижай девочек…» Нет, ты спокойно говоришь: – Я пошел. И уходишь. А если и спросят тебя, когда вернешься, то ведь и папу об этом спрашивают. Но Владик (то есть бывший Головешка) смотрел на Виктора, как на чудо морское, не выдержал и спросил: – За что это тебя они? – Чего, чего? – не понял Виктор. – Кто – они? Что – за что? – Так ведь позор! Посуду-то мыть! – А, вот ты о чем. А у вас кто посуду моет? – У нас тетя Нюра. Соседка. – Ей, видно, делать больше нечего? – Как – нечего? – возмутился Владик. – У них семья большая. Просто она мать жалеет. – А ты? – Чего – я? – А ты мать жалеешь? – Чего-то ты меня путаешь, – подозрительным тоном проговорил Владик. – Мать – это одно. Посуда – это другое. С чего это я, мужчина, посуду мыть буду? Засмеют. – Дармоед ты, – спокойно сказал Виктор. – И все у тебя в голове перепуталось. Как говорится, мозги с картошкой. Или чернила с маслом. – Обзываешься опять? – Ты сам обязан о своей маме заботиться, а не тетя Нюра. Ты ведь единственный мужчина в семье… – А ведь точно! – изумился Владик. – Единственный мужчина, – с гордостью повторил он. – Я матери скажу, вот обрадуется, вот… – Мама у тебя в беду попала, а ты на чужую тетю надеешься. – Не надеюсь я на нее! – с возмущением крикнул Владик. – Наоборот совсем. Уж лучше бы она к нам и не ходила. Она… она святая. – Святых не бывает, – сказал Виктор. – Конечно, не бывает. А она говорит, что она святая. Потому что о нас заботится. Говорит, что подвиг совершает. – Эх, ты! – воскликнул Виктор. – Зачем же ты свой подвиг другому отдаешь? Сам его совершай. – Подожди, подожди, – попросил Владик, – подумать надо. Он включил, сами понимаете, свою мозговую систему на полную мощность. Такой нагрузки она еще никогда не испытывала. Виктор мыл посуду и не мешал ему думать. И пока он думает, я расскажу вам, что же с ним происходило. Вы, конечно, знаете, что почти все люди – 9999 из 10 000 – прекрасно понимают, что такое хорошо и что такое плохо. Но кое-кто (не будем считать, сколько) забывает, что такое хорошо и что такое плохо. Или делают вид, что забыли. Ну, к примеру, вряд ли найдется человек, который считает, что руки мыть вредно. А ходить может с грязными руками. А вот Владик был тот самый 1 из 10 000, который не всегда даже знал, что такое хорошо и что такое плохо. Ему еще надо было все объяснять да объяснять. – Я, брат, не как некоторые, – гордо сказал он после молчания, – которые раз-два и сообразили. Мне суток трое надо. – Думай, думай, никто тебя не торопит. Только учти, что, пока ты думаешь, тетя Нюра все твои подвиги совершит. – Виктор кончил вытирать посуду. – Ни одного тебе подвига не оставит. Опять Владик был вынужден включать мозговую систему: на такую мощность включил, что голова заболела. ВЫСТУПАЕТ ХЛОП-ХЛОП! В НОМЕРЕ ПРИНИМАЕТ УЧАСТИЕ МИЛИЦИОНЕР ГОРШКОВ! Нельзя сказать, что дежурство в цирке доставляло Горшкову много хлопот. Другой милиционер на его месте радовался бы. Но так как Горшков цирка не любил, то пребывание в нем воспринимал как муку и наказание. Здесь все его раздражало и даже пугало. Горшков чувствовал, что почти на каждом шагу притаилось что-то. Что? Беда? Опасность? Или просто подвох? Он не мог смотреть на очереди у касс. Зато все, кому не досталось билета на сегодня, с завистью поглядывали на Горшкова: вот, мол, счастливчик – он-то посмотрит представление. И я не берусь описывать состояние бедного милиционера, когда он узнал, что сегодня в цирк придет с супругой сам товарищ майор из уголовного розыска. Тут Горшков вспомнил все неудачи своей жизни и особенно то, что его не берут работать в уголовный розыск. В шапито направили – на посмешище! И Горшков решил ни в коем случае не показываться на глаза товарищу майору с его супругой. Чтоб не видел товарищ майор его позора! В довершение всего Хлоп-Хлоп стащил у Горшкова фуражку. Поймать мартыша не успели. А он повесил фуражку под самым куполом, уселся на трапецию и даже там ухитрился сам себе поаплодировать. Горшков яростно засвистел в свисток, но это только развеселило Хлоп-Хлопа. Он послал милиционеру воздушный поцелуй и напялил фуражку на свою голову, которую считал очень умной. – Не обращайте на него внимания, – посоветовали рабочие, – поиграет и отдаст. Или случайно выронит. Но милиционер без фуражки – не милиционер, и Горшков крикнул: – Прекратить безобразие! Отдать мне головной убор! Мартыш показал ему язык, и Горшков отправился к Эдуарду Ивановичу. Тот посоветовал: – Скажите ему: «Ай-я-яй». Ему станет стыдно, и… – Вам должно быть стыдно, гражданин с группой дрессированных львов и мартышкой! – почти крикнул разгневанный Горшков. – Если мартышка не понимает, то вы-то должны понимать, что… – Скажите ему «ай-я-яй», – спокойно посоветовал укротитель. Мысленно ругая цирк, циркачей, всех зверей и всех укротителей, а может быть, и проклиная их, Горшков вернулся на манеж и прогремел: |