Книга Зима, когда я вырос, страница 22 – Петер ван Гестел

— После школы я часто гуляла с Пимом. Мы ходили на детскую площадку в парке. Пим сразу взбирался на самый верх шведской стенки. Я кричала: «Спускайся, а то упадешь!» Тогда он смотрел на меня сверху и смеялся надо мной. «Я тебя нашлепаю!» — кричала я.

— И часто ты его шлепала?

— Никогда.

— Почему?

— Я не умела.

— А вот моя мама очень даже умела.

В окне дома показался какой-то грузный дядька. Ногтем мизинца он ковырял в зубах. На рукавах его рубашки выше локтя были надеты резинки. Ему явно не нравилось, что мы здесь стоим; по его лицу казалось, будто у него болит живот.

Бет уперла руки в бока и подняла голову, подбородком вперед.

— Ты на него злишься?

— Велика честь, — сказала Бет. — Я его знать не знаю.

Грузный дядька покачал головой, хотя никто его ни о чем не спрашивал.

— Пойдем, — сказала Бет.

Мы пошли прочь от дома с дядькой в окне.

— И я был в этом доме?

— Ну да.

— А тебе тогда сколько было лет?

— Мне — семь. Ты пришел с двумя куколками.

Я остановился.

Бет остановилась.

Про этих вязаных куколок я с тех пор ни разу не вспоминал. А Бет их запомнила. Я их всегда прижимал к носу, так что они становились липкими.

— Да, — сказал я, — у меня были две вязаные куколки. Их для меня сделала мама. Гномик-девочка и гномик-мальчик. Они мне так понравились, что я целую неделю ими болел. Здорово, что ты их запомнила.

— Вязаных куколок ты помнишь, — сказала Бет, — а нас нет?

— Вас я тоже помню.

— И что ты помнишь?

— Помню комнату, полную людей.

— Ты сочиняешь, Томас.

Я зажмурился.

— И что ты там делал? — услышал я ее вопрос.

Я пожал плечами. Я уже сказал все, что помнил. А выдумывать ничего не хотел — я уже знал, к чему это может привести.

Открыв глаза, я увидел, что Бет внимательно смотрит на меня.

— Что же случилось с этим домом? — спросил я.

Она не ответила, но мне показалось, что ее темные глаза говорят: «Ты же сам только что сказал про себя, что хочешь услышать обо всем от Звана. Вот и запасись терпеньем».

— Пошли, — сказала она.

Бет пригласила меня наверх. По лестнице я поднимался только с одной сумкой, Бет сжалилась надо мной.

В задней комнате (раздвижные двери были закрыты) Зван как пай-мальчик сидел за столом и играл сам с собой в шахматы, сам передвигал и белые, и черные фигуры — чокнулся он, что ли.

— Подлюга, — сказал я ему спокойно, — ты смылся нарочно, чтобы не таскать сумки. Только попробуй сказать, что это не так.

Зван поднял глаза.

— Ну-ну, — сказал он весело, — значит, Бет тебя заарканила.

— Разбирайтесь сами, — сказала Бет, — у меня хватает дел на кухне. Как мама?

Зван переставил фигуру.

Бет скрестила руки на груди, нетерпеливо постучала носком туфли по полу.

— Она спит, — сказал Зван.

— Сегодня утром у нее было еще восемь таблеток.

— Сейчас осталось шесть.

— Хм…

Бет повернулась и вышла из комнаты.

Я смахнул все фигуры с доски.

— Зачем ты меня дураком выставил, — сказал я, — зачем мне свинью подложил?

— И правда большую свинью, Томас? — спросил Зван.

— Мы ходили на Ден Тексстрат. Я видел этот дом. На нас из окна смотрел злой дядька — вся эта чертова Ден Тексстрат заселена злыми дядьками.

Зван покачал головой: нет.

— Что значит «нет»? Я сам знаю. Меня потащила туда Бет.

— Нет, Томас, — сказал Зван, — так нечестно.

— Это ты поступил нечестно. Я пер за тебя сумку, я пер за тебя две сумки. Бет сказала: давай я у тебя одну возьму, я сказал: потащу обе, не суйся, и ничего мне не трудно, но когда меня надувают, терпеть не могу, это подло, зачем ты так?

— Я не подлец, — сказал Зван.

Я подошел к нему, хотел двинуть его в бок, но он выставил локоть. Тогда я схватил его за руки и опрокинул на спину, он не сопротивлялся, я сел верхом ему на живот и прижал его руки к полу.

— Ты чего щекочешься? — сказал он.

— Проси пощады, — взревел я, — немедленно проси пощады!

— Где ты такого набрался? — спросил Зван.

— Или я тебя никогда не выпущу!

— Что такое пощада? Это что-то у католиков? Я не католик — а ты, что ли, католик?

— Я, черт возьми, не католик и не протестант, я ни то, ни то, — расшумелся я. — Мы с папой вообще не ходим в церковь. Папа говорит, туда лучше не ходить, потому что тогда нормально относишься и к тем, и к другим, а кто ходит в церковь, тот на дух не выносит тех, кто не ходит.

Зван затрясся от смеха, я затрясся вместе с ним.

— Пощады! — снова заорал я.

— Ни за что, — сказал Зван, — ни за что не буду просить пощады у сквернослова!

Тут вдруг открылись раздвижные двери.

Оттого что Зван жутко испугался, я тоже испугался.

В дверях стояла тетушка Звана. Лицо у нее было худое и бледное.

Я все еще сидел верхом на Зване.

Тетя не верила своим глазам и пришла от нас в ужас.

Я отпустил Звана, и мы поспешно поднялись.

— Простите, пожалуйста, тетя Йос, — сказал Зван, — но я должен был устроить нагоняй этому мальчишке.

Теперь тетушка Звана посмотрела на меня.

— Здравствуйте, мефрау Зван, — сказал я. — Я помогал делать для вас покупки, ходил по магазинам вместе с Бет.

— Какой вы подняли шум, — тихо сказала она, — какой ужасный шум. Что-то случилось, Пим, что же такое случилось?

— Ничего не случилось, — сказал Зван, — мы просто немножко поборолись, даже говорить не о чем.

— Доктор не разрешает мне просыпаться от такого непонятного шума, Пим, ты же знаешь.

— Да, — сказал Пим, — я знаю.

— А ты что тут делаешь? — спросила она у меня.

Я пожал плечами.

— Я тебя уже видела, — да ведь? Или мы не знакомы?

— Мы знакомы, — сказал я.

— Я испугалась, — сказала она. — Я подумала, что в доме чужие.

— Это были мы, — сказал я.

Зван вмиг сделался тем же жутко серьезным Званом, который сидел в школе на последней парте.