Книга Сущность зла, страница 87 – Лука Д'Андреа

Волшебный, ослепительный свет.

Что я увидел?

Огромную глыбу льда, плывущую по озеру. Больше ничего.

5

Должно быть, горняки вбили крюк и нацарапали треугольники. Те, кто работал в медных рудниках и кого завалило в двадцатые годы. То был способ обозначить путь на поверхность или очередной поворот, чтобы не заблудиться в извивах этих кишок, которые они сами создали. Обычно выцарапывались крестики. Иногда — инициалы или другие знаки, которые так или иначе указывали на личность того, кто их изображал, или на местность, откуда происходил горняк. Это не важно. Любой символ на камне означал надежду.

Я продолжал ощупывать стену пещеры, пока не наткнулся на поворот, рядом с которым был выбит тот же самый знак. Я не смог сдержать восторга. И вошел туда без колебаний.

Продвигаться пришлось на коленях, касаясь головой потолка; фонарь то и дело гас. Но это меня заботило мало. Надежда придавала силы. Кроме того, я наконец почувствовал, что поднимаюсь.

Теперь ничто не могло меня удержать. И не удержало.

И вдруг глоток свежего воздуха.

Увидев свет, крохотное отверстие наверху, я расплакался. Стал карабкаться, соскользнул. Упал, ободрал руки. Пробовал снова и снова. Ломал ногти, ругался, брызгал слюной. Наконец, уцепившись за узловатые корни каштана, добрался до источника света.

На поверхность я вылез с воплем, который прозвенел по всему ущелью.

Я катился по снегу, такому холодному, чистому, что кружилась голова. Воздух, который я вдыхал, казался слаще меда. Солнце слепило. Оно побледнело, клонясь к закату: я изумился, что вообще увидел его. Посмотрев на часы, понял, что мои блуждания в недрах горы длились не так уж долго. И холод давал о себе знать.

Я возвращался к реальности.

Без снаряжения, весь промокший, я чувствовал, что силы вот-вот оставят меня. Надо двигаться. Я с трудом взобрался на каштан, чьи корни привели меня к спасению. Дотянулся до толстой ветки, сел на нее верхом. Осмотрел горизонт и вскоре увидел дорожки, проложенные вдоль Блеттербаха, чудесные стрелки, белые и красные; сигналы, предупреждающие об опасности. Обычные предметы, сработанные местными плотниками.

Они показались мне шедеврами, достойными любого музея.

6

Я свернул на подъездную дорожку, изумляясь тому, каким чудесным кажется мне столь банальное действие. Из окон лился мягкий, теплый свет. Я заглушил мотор.

На глазах у меня выступили слезы, и в этот момент Клара раздвинула занавески и помахала мне рукой. Я ответил тем же. За дочерью я разглядел профиль Аннелизе.

Какая же она красавица!

Я вылез из машины.

Дверь открыл Вернер. Взглянул на мое лицо, исцарапанное, в синяках. На распухшие, ободранные руки. Сделал большие глаза. Хотел сказать что-то. Я знаком заставил его умолкнуть.

Протянул руку, и он эту руку пожал.

Слов не потребовалось.

Я миновал его и подошел к Аннелизе. Она стояла застыв, будто каменная. Я выглядел не лучше мертвеца.

— Я люблю тебя.

Вот что я сказал.

7

Этой ночью я дождался, пока Аннелизе уснет, выскользнул из-под простыней, пробрался в свой кабинетик и закрыл за собой дверь. Включил компьютер, навел курсор на тот самый файл.

И отправил его в корзину.

Все, конец.

1

Последние дни марта я провел в постели, терзаемый горячкой, которая совершенно меня измотала. Жаропонижающие не помогали: болезнь только отчасти имела физическую природу. Спуск в недра Блеттербаха подкосил меня, и телу требовалось время, чтобы перезагрузиться и начать все заново.

Спал я плохо, урывками. В эти краткие промежутки времени возвращался в пещеру. Снова видел око тьмы, труп Грюнвальда, и монстр, всплывающий из воды, вовсе не был глыбой льда: у него были пасть, клешни и латинское имя. Я просыпался растерянный, напуганный, но в безопасности.

Дома.

Дом — это Клара, которая заглядывает в спальню с озабоченной мордашкой, приносит сок или лимонад: мне, больному, напитки кажутся горькими, но я выпиваю все до последней капли, чтобы сделать ей приятное.

— Вкусно, папа?

— Очень вкусно, золотце, — говорю я, борясь с подступающей рвотой.

— Хочешь, померяю тебе температуру?

— Лучше поцелуй меня, маленькая.

И она не жалела для меня поцелуев.

Время от времени, когда Аннелизе уезжала за покупками, Клара входила на цыпочках и садилась у изголовья. Рассказывала мне сказки, гладила по голове, будто это она взрослая, а я ребенок, за которым надо ухаживать. А порой просто сидела неподвижно и смотрела на меня.

Вы можете вообразить себе более сладостную картину любви?

Аннелизе ни о чем меня не спрашивала. Была заботлива, внимательна, переживала за меня. Я знал, что вопросы отложены на потом, читал это в ее взгляде, но сначала я должен был выздороветь.

И я выздоровел.

2

Лихорадка прошла. У меня все еще кружилась голова, и я себя чувствовал разбитым, будто по мне проехался дорожный каток. Но глаза уже не слезились, стоило прочесть газетную страницу, и мигрень напоминала о себе только легкой ломотой в затылке. Я стал есть с аппетитом. Аннелизе баловала меня, пичкая невероятным количеством разнообразных лакомств, от которых мне не хватало духу отказываться. Было так прекрасно ощущать что-то, кроме боли.

Прослонявшись пару дней по дому в халате, я рискнул сделать вылазку во внешний мир. Мне было необходимо глотнуть свежего воздуха. И, не судите строго, затянуться «Мальборо».

Я надел толстые джинсы, свитер и ботинки, куртку на теплой подкладке и переступил порог, полный решимости, словно Харрисон Форд, отправляющийся на поиски Святого Грааля ^[61].

Неверными шагами я дошел до ворот. Потрогал их и вернулся. Довольный этим свершением, уселся на ступеньку и позволил себе выкурить сигарету.

Солнце стояло высоко, такое яркое, какого я не видел уже много месяцев, и я подставил лицо ветру, доносившему запахи леса. Весна вступала в свои права. Кое-где виднелись еще пятна снега, особенно на обочинах, куда снегоочистительные машины сбрасывали его грязными, темными кучками, но природа пробуждалась.

И я вместе с ней.

Внезапно я почувствовал, что Аннелизе стоит позади меня.

— Думаю, я должен все тебе объяснить, — начал я.

Она грациозно расправила юбку, села рядом и положила голову мне на плечо.