Онлайн книга «Гулящие люди»
|
Домка сказала: – Вы пошто, псы?! Через скамейку поперек, приподняв ее, тяжелую, перекинули животом. Двое сели на концы скамьи, один держал Домку за узел веревки, опоясанной ею для дела. Связанными руками Домка уперлась в пол, в пол с другой стороны уперлась и коленями. Поняла все. Русый подошел от стола, сказал: – Сарафан короткой, то ладно. Я первой. – Нет, Тишка, без жеребья нельзя. – Черт с вами – можно! Русый отошел к печи курной избы, крикнул: – Отвернись! Замараю один перст из десяти… кто мараной перст разожмет – тому! – Марай! Дверь распахнулась, Сенька вошел и увидал: среди избы на скамье два холопа, меж ними широкий, как у каменного идола, срамно оголенный зад. Холопы – один крутил на себя короткий черный сарафан, другой за веревку прижимал живот к скамье. Вглядевшись, Сенька понял все, сказал: – Со своими, товарищи, так не гоже! – Ты, купец, к чужому товару не лезь! – крикнул русый, повернувшись от печи. В руках его сверкнул топор. Другие тоже наступали с топорами. – Не тебя ли спросить, за кем ходить? Сенька услыхал: – Кончай с ним, и айда! Русый взмахнул топором, Сенька отступил к порогу. Сверкнув сулебой, выбил топор из рук русого парня, ближнего, идущего с правой руки. Сенька махнул плашмя, тот упал к порогу. Все отступили, боясь Сенькиных ударов, только русый, горячий и смелый, выхватив топор у ближнего холопа, кинулся на Сеньку с криком: – Окаянной, каторжной, у-у! Сенька отбил, сулебой удар топора и сунул оружие острием вперед. – О! – издал звук русый, лицо у него было рассечено наискосок. Парень сел на пол. Сенька крикнул: – Прочь со скамьи, черти! Садись к столу на лавку, кто не сядет – буду рубить! Холопы, испуганные смертью товарища, покидали топоры, покорно сели на лавку. – Мы кинули орудье! Сенька разрезал сулебой на руках и ногах Домки веревки, она верхом умостилась на скамье и разминала руки да терла рубцы от веревок на ногах. Оглядывая холопей, сказала: – Сшалели, псы! Пошли к лошадям! Холопы стали выходить из избы. – Своего берите с собой! – приказал Сенька. Мертвого русого парня с черным от крови лицом вынесли на двор. Сенька вышел за последним холопом, стал у крыльца. Холопы в сумраке сняли перед Сенькой шапки, заговорили: – Чуй, Григорей! – Слышу вас, парни. – Мы Домку ту за дело опялили… – За ябеду на нас к воеводе! – Нынче наших двоих оковать указала… – Сидят на съезжей – пытки ждут! – А може, смерти. Воевода – ён такой… – Когда оковали? – На сих днех! Ты вот ее слобонил, и нынче нам ждать кандалов… – Я постою за вас – простит! – Уж ты, Григорей, постой, а мы за тобой куда хошь! – Не изменим! – Постою, верьте мне! Своего битого закопайте… – Уберем! Сенька вернулся в избу. В избе, покинутой хозяевами, пахло застарелым дымом, табаком, потом, и особенно пахнул курной потолок, согретый огнем факелов. Холопы ждали на дворе, они мало верили Сеньке, что уговорит Домку. Домки они пуще самого воеводы боялись. Теперь Домка сидела у стола на месте русого парня, протянув крепкие ноги под стол, облокотясь на обе руки, упертые кулаками в широкий подбородок. Лицо ее было хмуро и красно, глаза под густыми бровями глядели, редко мигая, на дверь. Перед ней лежали две шапки – баранья шапка убитого парня и Сенькина бумажная, в отсвете факелов отливающая рыжим блеском металлических пластинок. Сенька сидел сбоку. Сбитые копной кудри закрывали половину его лица. Он говорил, а Домка, казалось, думала свое. – Будем говорить, баба, правду – только правду! Домка молчала. – Эту правду, баба, надо нам знать обоим и не бояться ее… – Не баба я… девка. – Ладно, пущай девка. – Псы холопишки норовили сделать бабой, да ты вовремя вшел! – Холопам прости, Домна. – Прощу, как шкуру им спущу! – Холопи тебе за воеводу отмщают! Они не даром злы – повинна ты… Домка молчала. Один из холопов рыл за окном яму – он подполз к разбитому окну, послушал, ушел к своим, сказал: – Впрямь, тюремной за нас! – Ну и што? – Да не знаю… уговаривает чертовку! – Подь еще, рой да слухай… – Ты знаешь, девка, что всему виной воевода, а ты ему служишь… – Кому мне служить – я холопка. – Холопка до поры, дело не в том… Ты дела такие по его указу творишь, что, гляди, сыщики с Москвы наедут. – Може, не наедут? – Так не бывает! Поклепцов и послухов, знать надо, накопилось много… сыщут за воеводой разбой, он же все свалит на тебя, закуют тебя, свезут в Москву, в Разбойной приказ. – Запрусь – и ништо! – Был я стрельцом, Домна, не единожды караул вел в том приказе. Жив человек оттоль не выходил… Запрешься? Повесят на дыбу, рубаху сорвут и кнутьем изрежут спину… Молчишь? На огне припекут, ребра клещами изломают и выкинут мертвую. Воронье глаза склюет, а то псы растащат! Девка отняла руки от подбородка, схватилась за грудь, вскричала: – Што ты говоришь страсти! Пошто? – Пошто говорить мне, если б было иное. Мне то же будет, ежели не уйду! – Ты не беги, – воевода отравного вина дал тебя опоить, я то вино кинула в пути, как ехала сюда… – Ты мне свой человек, Домна, я знаю! – Куды я денусь от воеводы, скажи? В монастырь постричься – и там он сыщет, да и жить мне охота… хочу жить! – У могилы стоишь, а жить ладишь! – Обыкла я к крови… в разбой, што ли, уйти? – Разбой ништо, да тебе не жизнь. – Эх, и горемышная моя жисть, страшная, сама знаю… ох, и знаю я! – С лица могучей девки закапали слезы на стол, запыленный, замаранный углями лучины. – Некуда деться от окаянного житья! – Она разогнулась, сбросила на пол шапку убитого холопа. – Чует сердце – возьмут! Он, старый бес, тверезый таит да приказывает, а хмельной завсе Москвой грозит… – Зачем плакать тебе? Поди, смерть не раз видала. – Били по мне с карабинов, пулей дважды бок ободрало, плечо тож… – Мое дело сходное с тобой: давай – не зря встретились! – идти вдвоем против злого сатаны! |