Онлайн книга «Гулящие люди»
|
Пономарь вошел за племянницей в свою конуру. Сенька сказал: – Нет еще, но скоро отпустят. – Чудеса-а! – развел руками пономарь и, приткнув свою редкую бороденку к Сеньке, прибавил: – Поди, лжешь? Не скоро спустит наш воевода! – Скоро ли, нет, не твое дело, старый! Вот низко в твоей избе, надо сесть. Сенька сел, облокотился на стол, стол под его локтями закряхтел, будто сам пономарь. – Сенюшка, дядю поучить надо, он меня с другим сводил на блуд. – Ой, сука племяшка, одурела – то Гришкой, то и Сенькой кличешь. – А вот те, старый черт! Старик от Улькиной оплеухи зашатался, рухнул к Сеньке на лавку. Сенька подхватил старика, подвинулся на лавке, согнул, положил себе поперек на колени. Улька быстро из-под лавки выхватила валек, начала бить по спине лежащего на коленях Сеньки носом вниз старика. Старик завопил: – Ой, не ломи хребет! Ой, не ломи! На колокольну не здынуться, – краше бей по гузну! Улька начала бить старика по заду. – Пожди, Уляха, не пались… – остановил Сенька. – Ежели старичище найдет надобное мне, то бить не будем, деньги ему дадим… – Добро, Сенюшка! Не сыщет, то Волга близ – убьем и в воду. – Ой, не убивайте! Што в силах моих, все сыщу! Сенька нагнулся над стариком, сказал: – Дедко, сыскать надо одежду церковников. – Родненька сынок, сыщу, вот те Микола-угодник… – Да не такую, как дал тогда, пес, – скуфью на полголовы и рясу, будто мешок, узкую! – Просторую дам, дитятко! Сенька, как ребенка, посадил старика на лавку рядом. – Что есть – говори! – Чуй, есть у меня стихарь дьяконовской, сукно на ём багрец – по-церковному именуетца «одеждой страдания Христова», потому ён и темной, не белой… К ему орарь, по-иному сказываетца «лентион», препоясывается по стихарю с плечей на грудь крестом. – Ништо, кушаком опояшу… – Надо тебе, то и кушаком, – на концах кресты, кистей нет. – Было бы впору! – Дьякон-то, дитятко, просторной был… а одежешь, то в таком виде, ежели глас напевно и басовито испущать, архирея прельстить мочно. Сенька улыбнулся: – Ну, а ежели мне потребно глас испустить матерне? – Ой, дитятко, то во хмелю едино лишь церковникам не возбраняетца… – Буду сидеть с бражниками. – Ежели с бражниками, а вопросят, како и чем благословен, сказуй: «Стихарем и нарукавниками меня-де благословил протопоп церкви Илии-пророка отец Савва». Ныне тот Савва вельми скорбен есте и в послухи на тебя не пойдет… Нарукавники с крестами, а их когда надеют, то возглашают: «Десница твоя, Господи, прославися в крепости!» – Сверху мне манатья надобна. – И манатью сыщу! Но все оно небасовито, черное. – Ништо, дедко! Скуфью к тому черную надо… – Черная камилавка монаху потребна, так я тебе монаший шелом сыщу с наплечками, с запонами крылатыми. – Добро, старец! – Уж коли добро, сынок, то вот те Микола-угодник – нищий я, и за рухледь деньги бы. – Сенюшко, какие ему деньги! – вскричала Улька. – Кто ж тебя? Он послал с умыслом на харчевой воеводин двор – оттудова в тюрьму берут! – Племяшка, ой, сука ты… мы о деле сказываем, а ты поперечишь. Сенька пошлепал тяжелой рукой по худой спине старика: – Не трусь, старичище, отмщать не буду, а деньги за рухледь получишь… Меня нынче воевода с тюрьмы спущает, расковал – едино лишь ночую с сидельцами. – Сатана, прости, Господи, наш воевода, кого – как: иного и пущает, а там закует, и увезут… Так иду, несу рухледь! – Пономарь встал, ушел. Сенька прислушался к шагам старика, помолчав, сказал: – Скоро, Уляша, приду проститься! Уйду отсель… – Ой, Сенюшко, родной ты мой, сколь вместях жили, любовались, ужели неминучая кинуть меня подошла? – Уходить неотложно, инако пытки и казни не миновать… Воевода мое дело все знает. Ну, воевода не страшен, да страшны дьяки – прознали! Я же уйду к атаману Разину на Волгу, там меня им не достать! – А мне как? – Тихим походом проберись в Москву. Скоро, я чай, на Волге да и кругом будет побито и пожжено… переправить тебя надо от дяди в Тверицкую слободу. – Только бы за Волгу переплыть… Тверицкая мне не надобна – уйду к своим, коих «бегунами» прозывают… Уж коли неминучая, так дай налюбоваться на тебя… поплакать над твоей головушкой удалой. – День-два, и приду. – Ах, а я ждать и глядеть буду! Приди, Сенюшко! – Приду… Вошел старик с охапкой платья, пахнущего перегаром водки с примесью запаха ладана. – Все тут – манатья, стихарь, орарь да еще шелом монаший и оплечье… Сенька примерил на себя, – все подошло, спросил: – А это что за подушка черная с крестами? – Наплечник монаший, «параман» именуетца. – Ну, парамона на плечах таскать не буду! – Параман, сынок, Парамон – имя, оно к стихарю и не подходит. – Знаю, потому шутя говорю. А ты сыщи мне чернил да перо. – У причетника все есть! Столбунец бумаги надобен ли? – Неси и бумагу! Ульяна пока рухледь приберет, я приду потом, деньги тебе теперь даст! – Ладно, ладно, иду! Старик скоро вернулся, принес бумаги, чернил и хорошо очиненное гусиное перо. – Песочницы, сынок, не сыскал, писанье пепелком зарой. – Ладно и без песочницы! Сенька сел к столу ближе, разложил бумагу и крупно, с росчерками, написал: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа…» «Поди-кась… сам потюремщик, а святое имя помнит», – подумал пономарь, покрестился, полез на колокольню. Когда взялся за веревки, то отнял руки и еще раз перекрестился: «Голубчики вы мои брякунцы, не чаял вас и увидать больше, да пронес Бог грозу мимо…» – И зазвонил. Отзвонив, еще подумал: «С племяшкой помаюсь! Состряпаю, за причетника постою, сведу любиться… пожива тут есть… и не малая пожива… Птичке зерно, а нам каравай хлеба давай – зубы берут!» В полдень пономарь отыскал на базаре рыбы той, о которой говорил всегда: «Эта дошла!» Рыба воняла в помещении звонаря и в сенцах. В пристройку к Ульке дверь была заперта. Старик, жуя от удовольствия губами, перемыл рыбу, подсолил и посыпал мелко рубленным луком. Когда управился с рыбой, заглянул к Ульке. Увидав ее вдвоем с Сенькой, попятился, запер дверь и ушел со двора… |