Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Зрака его боюсь! Прослышит, вызнает помыслы – сожжет нас обоих, грозил уж… – Ну, лжет! Мы его раньше кончим! – Помехи к тому много: стрельцы, дворецкой волк, да из холопишек уши, глаза и языки имутся… – Если с тобой заодно, то всякую помеху уберем с пути. – Убить его? Нет, и думать страшно… – На грабеже людей убивать не боишься, а тут чего оробела – старую сатану с шеи стряхнуть? Как пылинку смахнем! – Дрожь меня пронимает, ой ты! – Мы начнем так: холопей, кои тебя подмяли, не тронь, за нас пойдут… тех, что закованы, пока не добрался до них воевода, отпустим. Тот же соглядатай из холопов ушел к своим, сообщил: – Колодник Гришка за нас! – Ну? – Из желез, сказывает, отпустить до воеводиной работы с ими. – Ай, Гришка! Ты поди к окну! – Могила готова, несем товарыща зарыть! – Думай и знай, Домна, – холопи за нас, да сидельцев тюремных спустим. – Холопи своевольны, двуличны, и мало их: нынче без того битого – девять. – В тюрьме у нас пятнадцать! Есть един силой в меня, да ты не явно, втай, иного кого келепой мазнешь… – Думать велишь – думаю: убьем старика, а как орудье наше скроешь от сыщиков? Наедут, дело зримое и страшное. Може, зачнут кого крест целовать, а кого и к пытке приводить, – оговорят! – До того не допустим. Я слышал, ты дворецкому наказывала звать помещиков к воеводе? – Велено стариком – сполнила, звали. – Когда пир зачнется? – Три дня помешкав… – Гулять будут крепко, я чай? – Упьются, ежели со стариком не будут споровать! – В дому есть вино, кое с ног сбивает? – Чего у воеводы нет? Есть. – Как во хмелю будут, занеси им того вина и в караульную избу стрельцам занеси же: «воевода-де послал!» Стрельцы упьются, я тогда тюрьму выведу. Кто не пьет – свяжем, за печь забьем. – Первое, брать надо богорадного да дворецкого – не бражники, сполох подымут. – Теперь вижу – добро с тобой, Домна! Помещиков пьяных покидаем в подклет, запрем… мужиков-правежников спустим – поняла дело? – Ой, понять – все поняла! В каком только образе я тут буду? – В своем и настоящем! Отпускную тебе я напишу, пьяного воеводу заставим подписать, подпишет – наши в лес, а ты – хозяйка! Не дрожи… наедут с Москвы – плачь да кланяйся и говори: «увели отца воеводу разбойники!» – отпускную им в нос сунь! – Кривить душой, лик менять худо могу, не обыкла… Заметив мелькнувшую голову холопа, Сенька, пригнувшись к окну, крикнул: – Сделали дело – уходи прочь! – Чуем, товарыщ! Девка терла ладонями побледневшее лицо. – Ой, и задумал! А как не задастца? – Не задастца? Стрельцов побьем – оружны будем. Дворецкого и богорадного уберем. Тебя возьмем с собой, переправим за Волгу в село, подале от Ярослава, – искать тебя некому. – А воевода? – Будет ли нет удача, воеводе живу не быть! – Ой, страшно, Семка! – Теперешняя наша жизнь с тобой страшнее того, что сделаем! Давай поцелую тебя, как сестру, будем спасать от гроба свои головы. Сенька встал, нагнулся к лицу Домки, она, отворачиваясь, сказала: – В тебе тоже, как в холопях, бес бродит? – Улыбнулась сумрачно и прибавила: – Целуй! Сенька поцеловал ее в губы. Встали, сняли факелы. Домка подняла из-под стола свою железную шапку, скрутив волосы в тугой узел, спрятала под шапку. Выходя из избы впереди Сеньки, спросила: – По делу старику што молым? – Огни по берегу Волги, многи лодки – у огней рыбаки! – Эй, парни! – крикнула Домка, садясь в сумраке на коня. – За обиду на вас не сыщу! Вы воеводе ничего не скажете про Тишку. – Ладно, Домна Матвевна! – Скажем – сбег от нас. Ватага на конях повернула обратно. В пристройке дяди своего, пономаря церкви Ильи-пророка, Улька вымыла и вычистила. Пристройка старая, на половину окон вросшая в землю. Из засиженной конуры пономаря в пристройку надо было спускаться вниз ступеньки четыре. Теперь здесь Улька чистую постель имела и вещи свои тут же прятала. Сегодня, как почти каждое утро между утреней и обедней, пономарь сошел к своей племяннице для «поучений». Старик, воняя рыбой и луком, сел на лавку у «коника». Улька что-то шила, придвинувшись к тусклому оконцу. Пономарь покряхтел, заговорил: – Чуй-ко меня, племяшка! – Слышу, дядя! – Скажу тебе – ты попусту бьешься, волочишь еду тому потюремщику… Питать его тебе силушки не хватить! Кого наш воевода взял да заковал, то это уж, верь мне, надолго… – Что ж, по-твоему, заморить его там? – Делай для души, как иные делают, – носи ему еду в неделю единожды и забывай его… У меня же грамотной причетник есте, а ведаю я – на тебя он зрак косит… Грамотных мало – гляди, станет и дьяконом! Сама ты баба крепкая, лик румяной и… вот сошлась бы с причетником-то? Ладно бы было… – Мне никого не надо! Григорея не покину… тебе за мужа до сей поры не простила и не прощу! – Коли не прощай, а там благодарствовать будешь, когда по ином сердце скомнуть зачнет… Я так смыслю: баба, она ежели прелюбодеяния вкусила, то сколь ни молись, беси ей снятца… нагие беси – дело поскудное, тело и душу изъедающее… И вот парень проситца ночку с тобой поспать… Не таюсь – брагой меня поил, божился, што будет с тобой кроток. – Пускай идет к лиходельницам! Чего ко мне лезет? – Лиходельниц не бажит… от их согнитие тайным удам бывает, а он ведь завсе с божественным – ему не по чину, как бражники кабацкие творят! Улька молчала. Старик продолжал: – Я припущу вас ночь, две полюбоваться и ежели оттого любодейчичи у тебя будут – знать стану один я… Мы робят сбережем, окрестим… и отца им поштенного сыщем… а там, гляди, повенчаетесь, и любодейчичи станут законными… Повенчаетесь тогда, как тот потюремщик, Бог пошлет, изведется… в тюрьме не дома, смертка чаще в гости забредает. – Дядя, покуда Григорей жив, с таким делом не приставай – озлюсь, глаза выбью! – Ой ты! Шел, мекал – радость ей несу, она же в горести пребывать угодна… Конура пономаря вместе с пристройкой вздрогнула, кто-то тяжелый вошел и прихлопнул дверь. Пономарь бойко согнулся, толкнул дверь, она растворилась. Улька вскочила, выглянула в раскрытую дверь, пробежала впереди старика и вошедшему повисла на шею. – Гришенька, да никак тебя ослобонили? |