Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Чего не пьешь? – спросил подьячий. – Много пил – теперь закурю! Сенька набил трубку, лучиной достал из печи огня, закурил и сел на прежнее место. Подьячий пил, бормотал: – Добро, сто раз добро! Шли по следам и на огонь разбрелись, где запоздалой огонь, тут пожива. Высокий, видимо, был неразговорчив. Пил молча, закусывая, широко раскрывал рот под жидкими усами и громко чавкал. Наум, как показалось Сеньке, заметно протрезвился, он заговорил, привстав в конце стола: – К нищему старику непошто пожаловали такие знатные гости… Вино и то, вишь, у меня чужое. Высокий промычал: – М-м-да-а… Маленький ответил Науму: – Надобно опросить твоих постояльцев. Ну, вы, рабы божьи, сказывайте, кто каков есть? Да не лгите… в земской избе [388] сыщется, чем языки развязать! – Я гулящий человек, кормлюсь игрой на домре, живу тем, што мир дает… вологженин, – сказал мирянин-старик, – звать Порфурком. – Добро! А ты? – уставился краснеющими глазами на Сеньку допросчик. – Имя Гришка, гулящий тож. – Каких мест будешь, чей сын? – Мать родила – не корова! Мест всяких, где можно кормиться. – Староста! Этого в земскую взять. – М-м… – кивнул высокий. – А ты, чернец? – Иеромонах Кирилло-Белозерского монастыря. – Далеко забрел! Староста, и этого в земскую, нарядить понятых и волочь! У чернцов имя в миру одно – в монастыре другое. Зримо, бредет из Соловков в Астрахань, манить туда бунтовщиков. Соловки шумят… – М-м-о-жно! – прожевав закуску, сказал староста. – Ну, выпьем, да «объездную» буду писать, а то запоздало время. Эй, ты, Гришка, лей не жалей! – Сами хозяева – лейте! – ответил Сенька. Пробовали поднять тяжелую баклагу, но она гладко отполировалась в суме Сеньки за время походов, выскальзывала из пьяных рук. – Вот черт! У воды без хлеба, – сказал подьячий. Заговорил старик-мирянин: – Мы вас, служилые, в кабаке с отцом-чернцом угощали честно, а вы пришли нам бесчестье чинить! Где же ваша совесть? – Ту, ту-у, друг, большая брада. Мы пили, а думу думали – куда пойдете? – В миру едите, да где спите? Так вот! Соберем мы вам поголовное – с головы по три алтына, еще водкой угостим, – и подите-ка своей дорогой. – И впрямь! Оставьте вы нас, что за корысть вязаться к странникам, нашу добрую беседу рушить? – пристал Наум. – Те деньги передайте вот ему, старосте, он же ими купит заплечного, штоб вам в земской избе было легше стоять… Мы посулов не берем! – ответил подьячий. Сенька вынул трубку изо рта, сказал громко: – Пущай идут к чертовой матери! Какие им деньги – пили, ели, того будет. Всем еще казалось, что земские власти спьяну зашли пошутить и попугать, но подьячий спросил старосту: – Книга доездная у тебя? – М-м-да-а! – Подай! Староста, расстегнув ворот кафтана, вытащил из пазухи толстую тетрадь, на ней на черном переплете было наклеено белое и на белом крупно написано: «Доезды». Сенька встал, стал ходить по избе, подошел к столу, сказал подьячему: – На тетради «Доезды», а вы находом пришли, какие вы доездчики? По правилам надо делать! – Нам, гулящий, всяко делать указано! – Ответив, подьячий выволок из поясной чернильницы перо, рукавом полушубка обтер столовую доску и, разложив тетрадь с росчерками, немного косыми, начал: «Стольника и воеводы Михаила Ивановича Глебова подьячий земской избы Куземка Петров да староста той же расправной избы Панфил Усачев были в избе старого мужика Наумка Пестохина, что на Пустырях за Саратовом, и сыскали на подворье у него троих пришлых людей: гулящего человека, Порфуркой сказался, да чернец Кирилло-Белозерской обители, имя не сказано и не опознано, да гулящий же сказался Гришкой… За поздним часом понятых не звали, допрашивали, как могли, когда ободняет и возьмем мы понятых, приведем сысканных людей в земскую избу на допрос к тебе, стольнику и воеводе Михаилу Ивановичу Глебову. А доезд сей писал подьячий земской избы Куземка Петров». – Эй, рабы божьи, подпишитесь! – крикнул подьячий. – Все бесписьменны! – ответил мирянин-старец. – И иеромонах? – Не угораздил Господь! – сказал чернец. Подьячий встал. Староста, видимо, ждал на дорогу выпивки. Сенька подошел, налил ему водки две чашки. Одну староста выпил, стал закусывать, а подьячий, спрятав в пазуху тетрадь, привычно став на колени, крестился в угол, где сидели, но когда он поклонился в землю, Сенька шагнул, наступил тяжелым сапогом на шею лежащего на полу. Полушубок заерзал по полу, ноги носками сапог застучали в половницы. Сенька еще крепче надавил, и подьячий перестал биться под его тяжелой пятой. Староста, пригнувшись, полез из-за стола. Сенька придвинулся к столу, сказал: – Сядь! – Не-е хо-чу! В руках Сеньки сверкнул пистолет: – Сядь! – Ку-у-зе-мка-а! Староста, раскинув руками, сел. – А-а-а! В широко раскрытый рот земского Сенька сунул конец пистолета. – Молчи! Куземка убит. Староста протрезвился неожиданно и задрожал, таращил глаза, зубы стучали по железу. Сенька вынул изо рта старосты дуло. – Крест честной целую, робятушки, не я… – Он заревел телячьим голосом, слезы застлали глаза. – Будем говорить! Перестань! Земский, всхлипывая, теребил мокрую бороду. – Один убит, а ты хочешь умереть? – Бесценные, родные, не убивайте! Не я вел к вам, он. – Ты власть! Не убить – пойдешь меня искать? Соберешь понятых? – Святой иконой Одигитрии-матушки клянусь! Все скрою, где были! – Скроешь – жив будешь… Скроешь ли, куда делся подьячий? – Скрою, да нихто не видал, куда мы шли! – Того мало! Обещай в эту избу, пока жив старик Наум, возить бесплатно дрова! – Обещаю – привезут! Дрова – не вино… Сполню, робятушки, выболи мои глаза! И вот на всём том икону святую дайте целовать. Сенька снял старый образ Николы, дал поцеловать земскому. Тот, крестясь, поцеловал икону, встав с лавки, сказал: – Вот, робятушки, меня слухайте – кляузного черта убили, так не ройте его в землю, суньте в Волгу – и молчок! С земли его собаки выволокут, а тут и Глебов воевода привяжется, пойдет сыск – беда! Этот подьячий глебовский истец – шепотник… Он и нас загонял в земской избе – ни дня, ни ночи покоя, особливо нынче разинцы. |