Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Безвременно? Ужели что стряслось? – спросил воевода. Сверх голубого зипуна дворецкий одел боярина в летний шелковый кафтан песочного цвета. – Запахнусь, не надо запояски! В мягких зеленых чедыгах вышел на крыльцо. Седой пятидесятник, шевеля высокую шапку на голове, с цветным верхом начальника, подошел к крыльцу. – Пошто безвременно город оставили? – В городе, боярин, все в добром порядке. – Что же не в порядке? – Да, вишь, спешили, дьяк даже отписки не дал: «Скажите на словах». Домка бежала, боярин. Боярин побледнел, сделал по крыльцу шаг к верхней ступени: – Покрала дом, сожгла? – В дому и рухледи искал богорадной, сказал: «Не тронуто!» Худчее учинила она… – Говори скоро, что учинила? – А вот! Стрелецкий десятник Пастухов Мишка снял по указу твоему с насада гулящего, звать Гришкой, и, как доводил при мне дьяку съезжей избы богорадной, тот Гришка в недавние годы родителя твоего, боярина Василья, убил! – Оковать надо было того вора да в тюрьму взять! – Не дала она в тюрьму вести, заперла в анбар и ключи взяла, а в ночь выняла его и, захватив лошадей, бежали. По дороге городом десятника Мишку убили, кинули в Медвежий вражек. – У ней робята были, взять их! – Робят она до побегу схоронила! – Разыскали ли, куда бежали разбойники? – Стрельцы в догоню гоняли да по лесу шарили, сказали: «Должно, к Берендееву болоту угнали». – За Волгу они, в Костромские леса не ушли? – Копыто лошадино показует на Московскую дорогу. – Недоглядка великая упустить таких воров, но ежели за Волгу не ушли, то в этих лесах скоро сыщем. Вам скажу: подкормите лошадей, сами справьтесь да гоните в ночь к Александровской слободе. Там в Успенском монастыре под колокольней, что скосилась, и под шатровой есть конюшни для вас, кельи есть же. Монахини прокормят: «За прокорм-де боярин наедет, сочтется», меня знают! – Любо, боярин! – Стой еще: до Александровской и по Серне-реке в лесах чищено от разбойников. Государь посылал стрельцов, а если кои и ухоронились, то не большое дело. Те воры, Гришка и Домка, надо полагать, дальше Берендеева не откинутся. Устройте лошадей и идите на поварню да в людскую избу. – Добро, боярин, благодарствуем! Стрельцы разбрелись, а боярин спешно оделся и поехал к царю. Душно стало в городе, но царь жил в Кремле и не думал уезжать в Измайлово или Коломенское. Изредка лишь ездил на богомолье – и то в ближние монастыри. В кровати лежал мало, больше сидел в мягком кресле, обложенный подушками, под ноги ему тоже клали подушки. Цветные окна и так мало давали света, а от солнца, по приказу царя, еще и завешивались тонкими запонами. Из сводчатых палат с расписными по золоту узорами, с раскрытыми настежь дверями несло прохладой, и эту прохладу и сумрак любил теперь царь. Любил и тишину. Кругом дворца и во дворце было тихо. Бояре указали никаких дел, ни кляузных, ни расправных, на Ивановой площади не чинить. Все дела и просьбы перевести на Троицкую площадь. Царь сидел на кресле под образом Спаса, только одна лампада у образа освещала скупым огнем сумрачную палату, сияющую по стенам мутно-золотыми узорами. Вошел спальник Полтев, поправил огонь лампады. Царь дремал, открыл на сером лице строгие глаза с большим трудом. Веки припухли. Раньше в глазах царя часто искрились смех или веселость, теперь он глядел, редко мигая, и глаза круглились. – Федор! Есть кто там в прихожей? Я слышу, – хрипло сказал царь. – Есть, великий государь, но ежели тебе надобно опочивать, то подождет. – Кто есть там? – Бутурлин, Федор Васильич. – Ему нынче боярство сказано, а новые бояре гораздо спесивы, да Федора люблю я, скорый, огненный – везде сам, свой глаз везде, – таких немного у меня… зови да накажи ему, чтоб не стучал и говорил не во весь голос. Неслышно ушел спальник, и так же неслышно, в расшитых жемчугом красных чедыгах, в зарбафном кафтане вошел Бутурлин. – Желаю великому государю здоровья и счастья на многие годы. – Низко сгибаясь, Бутурлин поклонился. – Счастья, Федор Васильич, у меня довольно, здоровья мало, а ежели нет здоровья, то счастье, как прогорклое масло – с виду казисто, внутри же отрыгает и жжет. За делом ко мне, боярин? – Пришел, великий государь, просить указ – идти имать разбойников. – Боярское ли то дело? Стрельцы управят, лес мы чистили вглубь далеко – ведомо тебе? – Ведомо, великий государь, но тут разбойник опричной, мой домовой. Царь молчал. Бутурлин, подождав, продолжал: – Из дома моего, великий государь, бежала холопка за разбойным делом. Царь пухлой рукой приподнял набухшее правое веко, поглядел на боярина, сказал: – Вот кого на дыбе хотел бы увидать – бабу и разбойницу. – Бывают такие, великий государь! – Чего не бывает, да я-то не видал таких. – Бежала, великий государь, в леса, что стоят у Переславля-Залесского. – Покрала? – Такого худа за ней не бывало, ничего не потрогала. – Так и пущай себе тешится! Все одно в слуги тебе не годится, а за разбой ответит по «Уложению». – Великий государь, не до конца я сказал, боясь прибавить тебе тягости многословием. – Говори, Федор Васильич! Слушаю, затейно даже! – По указу Одоевского князя Якова из Астрахани: гулящих людей снимать с астраханских насадов и допрашивать – без меня был снят стрельцами разбойник, явный разинец, имя Гришка, тот Гришка при родителе моем, боярине Василье, увел всю тюрьму из Ярославля к Стеньке Разину. – То дело я знаю, боярин! Да и самого воеводу воры взяли с собой в попутчие? – Взяли и кончили, великий государь! – Так нынче где тот Гришка? – Не тая ничего, как на духу, перед тобой, великим государем, должен я сказать: та Домка у родителя моего с его попущения разбоем промышляла. – А где тот Гришка? – Гришку она схоронила, и оба они утекли нынче. – Видишь ли, Федор Васильич, а я вижу – та Домка Гришке-вору и родителя твоего предала. – Не думал того, великий государь, теперь вижу – истинно так! – И ты, боярин, садясь на воеводство, не мог не знать за той Домкой разбойного дела? Бутурлин потупился, помолчал, сказал: – Сокрыл ее ради памяти родителя… Завещано было им письменно ту Домку спустить на волю. – Не дал разбойницу на расправу, пожни, боярин, что посеял, а родитель твой прежде тебя пожал оное. |