Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Вот-то беда наша! Напасть… – Спаси сохрани… – крестились старухи. Таисий оглянулся на них, приказал: – Пойте! Успокоились и запели:
И за то Господь Бог на них прогневалси-и…
Положил их в напасти великие,
Попустил на них скорби великие
И срамные позоры немерные…
– Эй, убогие! Стопчем, убредай в сторону! Нищие, увязая в снегу, побрели в сторону. Стрельцы кое проехали, иные остановили коней, десятник стрелецкий спросил: – Куда путь наладили? Нищие, убредая, пели:
Злую непомерную наготу, босоту,
И бесконечную нищету,
И недостатки последние…
– Куда бредете? – На Москву, служилые государевы люди! – Кто ваш старшой, выйди на дорогу. Таисий вышел, подошел к лошади сбоку. – Кормильцы, поильцы, нищеты обогревальцы! – кричали нищие. – На Москву с округи надо по отписке от воеводы. – Есть она у меня, старец дал! – сказал Таисий. Вынув из-за пазухи из-под кушака плат, развернул, подал бумагу. Десятник, пригнувшись на седле, бумагу принял. – На Москву, родимый, сказывают, в Китай-город, бредем… – Патриарх указал – в Кремль никого не пущать и в Китай, гляди, не пустят… – Уж и не ведаем, как будем… Десятник пробовал читать бумагу, да не справился с чтением, крикнул: – Эй, воин в бумажной шапке, плыви сюда! Подъехал в стрелецком, полтевском кафтане белом подьячий, увешанный у седла многим оружием: – Чего остоялись? – Да вот по твоей части, а я не пойму – хитро вирано – бумага от воеводы на проход убожих. Подьячий взял бумагу, бойко пробежал по ней глазами, оглядел подписи и печать. – Все ладно! Грамота Дворцового приказа, тот приказ, меж иных дел, ведает и нищими, а тут зри-ко: нищие «верховые богомольцы»… – Этакая-то рвань? – Ништо! От великого государя, коли вверху будут, одежу дадут. Стрелецкий десятник сказал Таисию: – Ты чего, старец, лжешь? Сказывал, бумага от воеводы! Таисий кланялся, стоял без шапки. – А неграмотен я, служилые люди государевы, дал мне ее старец при конце живота своего, указал: «Сведи, сыне, паству мою в Китай-город…» Я завет его соблюл, солдаты грабили, да усухотил бумагу, а што в ей писано, мне темно есть! – Грамота подлинная! Подьячий, водя, по воздуху пальцем в перщате, нищих считал, указал на Сеньку: – То и есть скорбный языком и ушми? – Он бедный, а вериги на себя налагает не в сызнос никому нашим… сестра его тож безъязычна! – Десятник, надо бы им вожа дать! Нищие, оно и не все може государевы, то дьяку Ивану Степанову на деле зримо будет, только по дороге им идти не можно – пушки везут, конные едут и стороной дороги поедут, стопчут их. – Я втолкую им, как не по дороге идти! – сказал один стрелец. – А как? – Да вон туда! Сперва мало лесом наискось, потом будет поле, а поле перейдут, проходная дорога падет и околом о Москву-реку. – Вот ты гляди! Никакого им вожа не надо, убредут с песнями. Стрельцы двинулись дальше. Подьячий передал бумагу Таисию, строго наказав: – Паси, старец, грамоту! С ей не то в Китай-город, в Кремль пустят. – Спасибо, господине дьяче! Подьячий, которого назвали дьяком, довольный, отъехал. Нищие, уходя в лес, запели:
Да тихомирная милостыня
Введет в царство небесное…
Вышли из лесу, подхватила опять белая равнина без пути… Ветер налетал порывами, закрутило снег, и тот, кто шел впереди, в белом тумане провалился в балку. Сенька Ульку взял на руки, побрел, распахивая тяжестью своей неглубокий снег чуть не до земли. За ним брели уже легко Таисий и молодые бабы. Старики, выходя из рытвины, благодарили: – Спасибо тебе, молодший! На выходе из балки Улька поцеловала Сеньку в ухо, а когда от щекотки он пригнул голову к плечу, еще раз поцеловала в губы. Старицы ворчали: – Рушит устав, сука! – Окажем миру укрытое скаредство наше – тогда што? – Да, што! Богобойны люди наплюют нам и отшатнутся… – Надобе изъять ее! – сказал старец, последним выбредая из балки. – Не перво деет так… На ровном месте, кинув сумы полукругом, все, кроме Сеньки, Ульки и Таисия, сели отдохнуть. Старцы окликнули Ульку: – Подь к нам! Таисий с Сенькой отошли вперед, но, видя отдыхающих, остановились. Старцы велели Ульке встать в середку полукруга, старики, отдыхая, молчали, другие не смели говорить раньше древних. Таисий сказал: – Ну, брат, ладят судить твою временную женку, должно за целование! Сенька оглянулся: – Пойду я, Таисий, заедино руки марать, перебью эту сволочь, как кошек! – Мы без них попадем в Москву, да скрываться надо будет… с ними везде станем вольно ходить, все знать! – Ночью на кладбище я не искал жену, мне дали эту девку, стала она, не ведаю надолго ли, моей… своих в обиду не допущу! Пойду… – Остойся, чуй, у них правило – втай чини блуд, пьянство, но кто всенародно окажет свое бесстыдство – убивают. – Не велико бесстыдство… клюнула в губы. – Ты горяч, я холоднее – пойду я. – Поди и скажи им! – Я знаю, что скажу! Таисий подошел к кругу. С сумы, лежавшей на снегу, встал отец Ульки, шагнул к Таисию, подавая топор, руки у старика дрожали, глаза слезились, сказал: – Атаман, убей… Едина она у меня дочь, но круг велит – поганит устав. Он вложил в руку Таисию топор. Улька низко опустила голову, лицо стало бледно как снег, пятна намазанной сажи резко пестрили лоб и щеки. – Убей стерво! – Сука она! – Архилин-трава, убери с очей падаль! Таисий взял топор, заговорил спокойно: – Устав ваш ведом мне, он свят и строг, и не должно его рушить никому. – Убей суку! – Убью, только вам всем тогда брести в обрат на Коломну! |