Онлайн книга «Гулящие люди»
|
– Ты чей, холоп? – Семена Стрешнева! Князя и воеводи-и… не имут веры… да! А за вино не плачу – кислое, да-а! Я ж просил. Парень был рябой, русый, без шапки, по его лицу текли слезы. Ворот голубой грязной рубахи раскрыт, разорван до пупа, кафтан волочился по земле оттого, что за рукав его, видимо, тащили и оторвали до плеча. – Не упирайся, собака, бердышем поддадим ходу! – Сколь он должен? – На два алтына пил, ел в погребе, а денег алтын! – Вина, вишь, заморского захотел, шел бы в кабак! Бегичев в кисе нащупал три алтына, дал одному стрельцу: – Я дворянин с Коломны! Беру парня… поруку даю, не будет тамашиться. – Поруку даешь и деньги – бери его, а только деньги целовальнику три алтына, прибавь за труды два нам! Бегичев дал деньги, повел парня, спросил: – Как зовут? – Меня? Зовут как? – Да, имя скажи! – А пошто, дядюшко? – Как пошто? Имя знать хочу, затем и от стрельцов взял! – Не волоки на Съезжую, дядюшко! Деньги сыщу, вот те Иисус… – Не затем взял, чтоб деньги получить – тебе еще за послугу денег дам, ежели… – Послугу тебе? Какую? – Хочу узнать, расспросить о князе Семене. – Не губи, не губи! Дядюшко, не губи! – Пошто губить? – Не волоки к князю Семену! Убег я… калач, вишь – калач! – Не бойся, никуда не поволоку. – Становилось тесно от любопытных. – Народ густится, идем! Парень покорно пошел. Кафтан у него съезжал с плеч: запояска, как и шапка, были утеряны. – Надо бы нам в блинную избу, да знаю ее только на Арбате, – приостановился Бегичев. Из толпы кто-то сказал: – Пошто на Арбат? Ту за овощным в харчевой избе блины, каки те надо! – Вот ладно, идем, детина! Парень покорно шел о бок с Бегичевым. Старик прибавил: – Князь Семена не люблю! К себе возьму тебя, укрою – не сыщет! – Не брусишь, дядюшко?! Дай я тебе за то… дай ножки, ножки поцолую. – Утрись от возгрей! Иди! За овощным рядом на большом дворе харчевой избы густо от извозчиков в их запыленных длинных, как гробы на колесах, тележках. Вонь от конского и пуще от человеческого навоза. Становилось сумрачно, но жарко в нагретом воздухе и душно. У двора тын, к тыну задами приткнуты заходы: люди в них опорожнялись, не закрывая дверей. Извозчики большой толпой сгрудились над дворником, кричали, махались: – Ты барберень! [195] – Без креста бородач! – Пошто барберень? – Дорого твое сено! – Дешевле – не дально место, гостиной двор, новой, там важня! – Хо, черт! В новом у важни столь народу: лошадь задавят, не то человека. – Чего коли спороваете? Мы сами у важни сено купляем. Бегичев полез сквозь ругливую толпу, парень за ним. С крыльца избы, осевшей на стороне, по скрипучим ступеням лезли люди. Бородатые лица красны от выпитого, за мужиками тащились бабы без шугаев, в пестрых платах, столь же пьяные, как и мужья. Бегичев с парнем вошли в сени, там на лавках сидели тоже хмельные, орали песни. Из сеней – площадка, по ней прямой ход на поварню. Вправо, не доходя поварни, с площадки три ступени вниз, первая – горница. В горнице – стойка, за стойкой – бородатый хозяин, русые волосы на голове харчевника стянуты ремешком. О бок с ним толстая опрятная баба в фартуке поверх сарафана, в кике алой с белым бисером, в кику подобраны волосы, расторопная. За спиной их поставы с медами и водкой в оловянных ендовах, тут же в поставах на полках калачи, хлебы, пироги на деревянных торелях и блины. Первая горница без столов и скамей, за первой – вторая и третья, в тех за столами шумно и людно. Бегичев оглянул помещение. – Столпотворение ту – слова не молвить. – Подойдя к стойке, спросил хозяина: – Где ба нам, поилец-кормилец, место тишае? – Пить-есть будете? – Будем пить и блины кушать… деньги имутся. – Он потряс кису на ремне под кафтаном: зазвенели деньги. – Идите в обрат… здынетесь на площадку, спуститесь, не сворачивая к выходу, в другую половину: там клети. В первую не ходите – дворник живет, в другой – молодцы мои, служки-ярыжки, третья – пуста, все имется, хоть ночуй в ей… – А мы-таки и заночуем: чай, решетки уж в городу заперты? – Не заперты, так запирают. Чего в клеть вам занести? – Стопку блинов яшневых с икрой, с постным маслом. – Эх, гость хороший, а я бы тебе со скоромным дал, да сметанки бы пряженой с яичками, да икорки, да семушки с лучком. – Грех! День постной, аль не ведаешь? Икорки, семушки на торель подкинь! – А винца? – Винца по стопке: мне большую, ему, так как пил, – малую. – Подьте, сажайтесь: будет спроворено! – Блинков-то погорячее! – Ну вот и келья нам! – сказал Бегичев, отыскав указанную клеть. В клети пахло перегаром водки, жиром каким-то и кожей. Окно узкое, маленькое, лавки по ту и другую сторону широкие, в углах оставлено два бумажника. Стол ближе к окну, чем к двери, у стола – две скамьи. Стол голый, на точеных ножках, на двери изнутри железный замет на крюках. Хозяин с парнем принесли вслед за вошедшим Бегичевым блинов, масла постного, нагретого с луком, водки, икры и хлеба. – А семушки? – Принесем, – ответил хозяин харчевой, – вишь, рыбина не резана, а почать было некогда, да за постой надо сторговаться. – Он приказал деревянный большой поднос с закуской и водкой поставить на стол, служка поставил бережно, смахнув со стола дохлых мух рукавом кафтана. – Поди, парень, да ежели стрельцы забредут али решеточные, веди в заднюю и двери за ими припри. – Ладно, чую! – Служка ушел. – Сколь за все с ночлегом? – спросил Бегичев. Хозяин харчевой, подергивая кушак на кумачовой рубахе одной рукой, другой топыря пальцы, как бы считая поданное, сгибая пальцы по одному, сказал: – Четыре алтына! – Што дорого? – Алтын ёжа и питие, а три алтына ночевка. – Вот уж так не ладно. Почему же ночевка мало не равна с едой? – Потому што заглянет объезжий, забредет, узрит, спросит: «Кто таки?» – Пущай спросит: я – дворянин с Коломны! Мне большие бояре дают ночь стоять в их домах! – А молочший? |