Онлайн книга «Расколотый разум»
|
– Да. Но амбиции и успех не одно и то же. Это нечто иное. Это погоня, а не добыча. К пятидесяти я добилась всего, чего хотела. Я не знала, чем еще заняться. На самом деле мне ничего больше и не хотелось. Я не хотела руководить и ходить на собрания. У меня не было амбиций такого рода. Мне не хотелось писать учебники или давать советы. Мне не хотелось, да и не нужно было зарабатывать больше. – А потом? – Аманда по-своему помогла. Она посоветовала пойти волонтером в медицинскую клинику Общества новой надежды, что на Чикаго-авеню, вернуться в обычный мир. Настояла на этом. Она, конечно же, понимала, что я пойду на это. Такой опыт оказался невероятно полезным во многих отношениях. Я снова стала врачом общего профиля. Начала снова думать о том, что у человека есть что-то выше локтя. Это было нелегко. – А святой Христофор? Внезапная смерть? – Да. Святой Христофор – покровитель людей, тебя защитит от случайных смертей. В моем случае это смерть духа. Наперекор моему страху, моему отчаянию, как будто всему важному в моей жизни настает конец. Медальон был для Аманды возможностью сказать, что не нужно паниковать из-за темноты, окружающей меня сейчас. Что есть выход. Что так мой разум расплачивается за былые… прегрешения. Что самое лучшее еще впереди. Так она думала. – То есть медальон был символом грядущих душевных проблем, а вовсе не напряжения в ваших отношениях? – Я бы так не сказала. Нет. Напряжение все же было. Она подается вперед: – Можно? – И берет в руку медальон. Ее лицо суровеет. – На нем что-то есть. Пятно. Не возражаете, если я посмотрю поближе? Я пожимаю плечами, наклоняюсь, снимаю цепочку через голову, протягиваю ей. Она его внимательно рассматривает. – Он грязный. Позвольте мне взять его почистить. Я верну, не бойтесь. Пауза. Я говорю: – Что-то еще? Меня пациенты ждут. Странно, что медсестра еще нам не помешала. Ей даны четкие указания, чтобы она не давала мне выбиться из расписания. – Прошу прощения. Я уже отняла слишком много вашего времени. Не возражаете, если я еще как-нибудь заеду? – Только запишитесь у стойки. Приемные часы по понедельникам, вторникам и пятницам. По средам и четвергам я оперирую. Нам нужно увидеться в ближайшие три недели, чтобы продолжить консультацию. – Да. Спасибо. Вы мне очень помогли. Она отстраняется, нажимает кнопку на телефоне и кладет его в портфель. – Да, – говорит она, – уверена, что мы скоро еще побеседуем. * * * Фиона тут. Моя девочка. Ее зеленые глаза слегка покраснели. На правом ухе три серьги-полумесяца. – Что такое? – спрашиваю я. Я все еще в постели. Не могу найти часы и посмотреть, который час. – Что ты имеешь в виду? – говорит она, но я вижу грусть в ее глазах. Она садится на стул у моей кровати, встает, снова садится, берет меня за руку, похлопывая по ней. Я убираю ладонь, пытаюсь сесть. – Ты чем-то расстроена. – Нет. Ладно, да. Она снова встает, начинает ходить туда-сюда. Разве тебе еще не пора вставать? Уже почти девять. Я с усилием выпрямляюсь и сажусь, отбрасываю одеяло, спускаю с кровати ноги, ставлю их на пол, встаю, пытаюсь поймать равновесие. Она отталкивает стул, бросается мне на помощь. Я сбрасываю ее руку. – Ты в порядке? – Новые лекарства. Точнее, еще больше старых. Они увеличили дозу и кветиапина и веллбутрина. А еще они подсыпают мне ксанакс, если думают, что я не вижу. – Да. Я знаю. Они мне сказали. Я внимательно смотрю ей в лицо. Нос тоже слегка покраснел. У ушей волосы засаленные от того, что их постоянно теребят. Это признаки страдания. Я хорошо знаю свою девочку. – Рассказывай. Она пытается что-то увидеть в выражении моего лица. Я вижу сомнения. Наконец она решается. – Сегодня мы закрыли сделку, я только что подписала все документы. – Ты купила дом? – Нет. Точнее, да, но сегодня произошло не это. Сегодня я продала дом. – Не знала, что он у тебя есть. Думала, что у тебя квартира в Гайд-парке, на Эллис-стрит. – Я переехала около трех месяцев назад. Та квартира была такой крошечной. Я купила дом прямо у кампуса. Из песчаника, с паркетным полом, облицован кирпичом. Ее лицо становится не таким усталым, будто бы она вспомнила что-то приятное, а потом снова мрачнеет. – Нет, это был дом у Линкольн-парка, на Шеффилд-авеню, его мы и продали. – Мой дом там же. Мне нравится этот район. – Да, я знаю. Я тоже любила его, мам. – Ее глаза наполняются слезами. – И Марк тоже. Мы оба там родились. Мы не знали ничего, кроме этого дома. Это было очень, очень тяжело. Мы взяли спальные мешки и провели там прошлую ночь. Всю ночь болтали и делились воспоминаниями. Ты же знаешь, как давно мы с Марком вот так проводили время вместе и не ругались при этом. Когда я позвонила ему в первый раз, он не взял трубку. Но я не оставила попыток, и в итоге он сдался. – Погоди-ка. Ты говоришь, что продала мой дом. – Да. Да. – Мой дом? – Мне так жаль. – Но как же мои вещи. Мои книги. Мои произведения искусства. Записи моих операций. – Мам, мы все убрали несколько месяцев назад. Ты сама собирала вещи. Ты решала, что возьмешь с собой, а что – оставишь. – А что будет, когда мне понадобится вернуться домой? – Теперь это твой дом. – Это комната! – Я в бешенстве. Я обвожу рукой четыре стены. Показываю на ванную из нержавейки; в ней нет ванны, только душ. И окна, решетки на которых перекрывают вид. – Да, но посмотри. Все твои вещи тут. Твоя статуя святой Риты. Твой Ренуар. Твой Кальдер. И твое самое большое сокровище – икона Богородицы Троеручицы. – Были и другие. Много чего еще. Где они? – Хранятся в безопасном месте. – Моя мебель? – Я взяла себе маленький дубовый секретер, Марк – софу и кресло-качалку работы Стикли. Остальное продано. Я покачнулась, встала с кровати. Ладони сжались. – Мне нелегко с этим смириться, – говорю я. – Да, мам, прости. Я не собиралась тебе говорить. – Зачем же тогда сказала? – Потому что я так не могла. Потому что ты забудешь. Потому что больше некому сказать. Как трогательно! Я стягиваю через голову ночную сорочку. Сижу в одном исподнем. Мне все равно. – Мам, пожалуйста, не делай этого. Оденься. – Она идет к моему комоду, вытаскивает мою одежду, протягивает бюстгальтер, темно-синюю футболку, джинсы. |