Онлайн книга «Расколотый разум»
|
Я ничего не говорю. В клинике одурманенных подростков пруд пруди. И частенько нам привозят детей. Чаще всего дети забираются в нижние ящики комодов. Под носки или белье. Иногда им дают дурь специально. Я лечила всех, вопросы морали и закона меня не волновали. – Но почему ты мне это рассказываешь? – спрашиваю я. – Мне нужен был кто-то, кто больше никому не расскажет. Кто не будет шокирован и не отшатнется от меня. У тебя достаточно практичные и гибкие взгляды на мораль. Ты прощаешь нарушителей. – Нет. Я бы не назвала это прощением. – Нет? Что же есть прощение, если не умение принимать кого-то со всеми его проступками? – Чтобы кого-то простить, нужно, чтобы это касалось тебя лично. Меня же это не касается. Вот почему я перестала верить в Бога. Как можно поклоняться тому, кто все принимает на свой счет? – Ты на самом деле так не думаешь. Я знаю. – Она показывает на статую святой Риты. – У тебя есть вера. Я это видела. – Как тебя зовут? – Магдалена. А ты помнишь, что еще я тебе рассказала? Я притворяюсь, что задумалась, хотя и знаю ответ. – Нет, – наконец говорю я. Я жду восклицаний, напоминаний, скрытых обвинений. Но их нет. Вместо них – расслабление. Нет, что-то больше. Освобождение. – Спасибо, – говорит она и уходит. * * * В моей комнате мужчина. Гиперактивный. Чем-то взбудораженный. Зрачки расширены, пульсируют, двигаются слишком быстро. Он касается моих вещей, берет их и кладет на место. Мой гребень. Фотографию мужчины и женщины с двумя детьми. Скривил лицо и поставил фото на место. На нем черные брюки, мятая бело-синяя рубашка, галстук. Видно, что ему не очень удобно. Видимо, мы уже о чем-то говорим, но я потеряла нить беседы. – И вот я говорю ей, что настало время перемирия. Больше никакой ругани. Кроме того, раньше мы были так близки. И она согласилась. Немного поколебавшись. Она всегда такая осторожная. Никогда ничем не рискует. – О чем ты? – Я с опаской смотрю, как он проводит пальцем по раме моего Ренуара, он почти касается красной шляпы девушки. – Не важно. Просто болтаю. Пытаюсь поддержать разговор. Итак. Теперь твоя очередь. Расскажи мне что-нибудь. – Теперь он открывает и закрывает верхние ящики моего бюро, задвигает и выдвигает их, снова и снова. – Что, например? – От его движений у меня кружится голова. И вот он опять куда-то пошел, перебегая от одной вещи к другой, с неподдельным интересом изучая все. Его, кажется, особенно интересуют мои картины. Он переходит от Ренуара к Кальдеру, слева направо, а потом к центру комнаты, где над дверным проемом сияет Богородица Троеручица. Тут есть какая-то связь, что-то общее у этого мужчины и этой вещи. Какая-то история. – Расскажи, что ты делала сегодня. – Он быстро садится на стул у моей кровати, потом так же быстро встает и снова начинает ходить. – Мне проще рассказать, что было пятьдесят лет назад. – Я с трудом выбираюсь из кровати, держась за поручни. Обматываю сорочку вокруг себя наподобие модного наряда, сажусь на только что освободившееся место. – Так расскажи. Что-то, чего я не знаю. – Напомни, кто ты? – Марк. Твой сын. Твой любимчик. – Любимчик? – Это была шутка. Не так уж и много чести от такого. – Ты мне напоминаешь кого-то знакомого. – Рад это слышать. – Юношу из кампуса выпускников Северо-Западного. Темный был, как ты. И такой же беспокойный. – Мужчина остановился. Я его заинтересовала. Расскажи мне еще о нем. – Не так уж и много рассказывать. Немного дамский угодник. Отчасти паразит. Всегда стучал в дверь, пытался отвлечь меня от книг и заставить выйти погулять. – И ты, конечно же, не шла. Это было, когда ты училась в медицинской школе? – Нет. До того. Когда я еще хотела изучать историю Средневековья. – Я улыбаюсь своим словам, столь невероятным. – Что же заставило тебя передумать? – Он успокоился наконец, облокотился на дверной косяк, пальцами барабанит по груди. – Моя диссертация. Конфликт в средневековом медицинском сообществе между сторонниками традиционных народных лекарств и сторонниками взглядов Авиценны и его труда «Канон врачебной науки». – Ух ты. Хорошо, что я спросил. – У меня степень бакалавра по истории и биологии. Диссертация была способом объединить обе мои страсти. Но я влюбилась в «Канон». Я проводила все больше времени в медицинской школе, расспрашивая профессоров и студентов, наблюдая. Меня особенно привлекали надрезы. Мне так хотелось иметь скальпель. Один из студентов это заметил. Он позволил мне наблюдать, взял меня в лабораторию после занятий, показал те операции, которым его научили, вложил лезвие мне в руку и следил за первыми надрезами. – Доктор Дзиен? – Да. Карл. – Вы так познакомились? Я не знал. – Мой первый наставник. – Мне всегда было интересно, между вами что-то было? Что-то романтическое, я имею в виду. – Нет. Никогда. Он признавал только дружескую привязанность. Он был первым, кому я сказала, что бросаю докторантуру ради медицины. Он был самой большой опорой, когда я выбрала хирургию кисти. Медицинское сообщество не очень горело желанием увидеть в этой роли женщину. – А что с тем гулякой из кампуса? – Мужчина криво улыбается. – А. Да. Еще один невероятный поворот. Моя жизнь в то время была полна сюрпризов. Но этим я удивила даже себя. Так много внезапных изменений. Так много хорошо продуманных планов рухнуло. – Вы с папой не так много говорили о вашей юности. У меня создалось впечатление, что ваша встреча изумила вас обоих. Он с юридического, ты с медицинского. И вы абсолютно поглощены друг другом. Доктор Дзиен пару раз говорил об этом с некоторой долей ревности, как мне показалось. – Да. Так оно и было. – Ты не очень любишь говорить об этом. Как и папа. – Я бы предпочла это не обсуждать. – Потому что?.. – Потому что на некоторые вещи лучше смотреть издалека. Некоторые тайны только исчезают, а не раскрываются. Мы нашли друг друга. И никогда не жалели об этом в отличие от многих других пар, сошедшихся в юности. Молодой мужчина берет свой мягкий кожаный портфель, наклоняется, проводит губами по моей щеке. – Пока, мам. Увидимся на следующей неделе. Наверное, во вторник, если работа позволит. У него определенно знакомое лицо, выбивающееся из череды других. Позже, после ужина, наконец всплывает подходящее имя. – Джеймс! – говорю я, пугая ветерана так, что он проливает воду в свой хлебный пудинг. |