Книга Расколотый разум, страница 41 – Элис Лаплант

И лишь какое-то время спустя я понимаю, что моя икона пропала. Но оставляю мысль при себе.

* * *

Они что-то говорят, показывая на свои головы. Показывая на мою голову. Тянут меня за волосы. Я отталкиваю их руки.

– Парикмахер. Парикмахер здесь. Настал твой черед.

– Что такое парикмахер?

– Пойдем, ты увидишь, и тебе станет легче!

Я позволяю поставить себя на ноги, шаг за шагом меня ведут по коридору; мы проходим мимо набитых кресел, расставленных группками, будто бы они общаются. На столах свежие цветы. Что это за место?

Мы входим в большую комнату со сверкающим плиточным полом. Вдоль одной из стен стоят высокие шкафы с пластиковыми корзинами. В них пряжа, разноцветная бумага, маркеры. У стены напротив длинная стойка с раковиной посередине. Столы и стулья сдвинуты в сторону, на полу – чистая клеенка, на ней – пластиковый стул. Рядом стоит женщина, одетая в белое.

– Вы бы хотели вымыть волосы перед стрижкой? – спрашивает она и отвечает сама себе: – Да, вижу, что это хорошая идея.

Меня разворачивают, вежливо, но настойчиво наклоняют над раковиной. Волосы и шею постыдно трут, споласкивают, снова трут и снова споласкивают. Отводят меня обратно и сажают на стул, женщина пытается расчесать меня.

– Как мы будем стричься сегодня?

Вмешивается другая женщина:

– Думаю, коротко. Очень коротко. У нас есть определенные проблемы с расчесыванием.

Женщина в белом радостно соглашается:

– Очень хорошо! Коротко так коротко!

Я пытаюсь возражать. Мои волосы всегда хвалили, их густоту и цвет. Джеймс звал меня Рыжиком в моменты особой нежности.

– Нет, – говорю я, но никто не обращает внимания. Я чувствую давление и холод стали у скальпа, слышу как чикают ножницы. Обстригают будто овцу.

Вокруг собираются другие люди, глазеют.

– Она похожа на мужчину, – говорит одна женщина довольно громко, на нее шикают. Интересно, что это. Мужчина. Женщина. Мужчина. Женщина. У слов нет значения. Кто же я на самом деле?

Я смотрю на свое тело. Оно худое и иссушенное. Тело андрогина. Впалая грудь, куриные ноги, я вижу мыщелки бедренных костей и коленные чашечки под отвисшей кожей. Лодыжки без носков выглядят прозрачными и уязвимыми, будто сломаются, если я их слишком сильно нагружу.

– Вы прекрасны, – говорит женщина во время стрижки. – Как Жанна д’Арк. – Она держит карманное зеркало. – Видите. Гораздо лучше.

Я не узнаю лицо. Сухопарое, со слишком острыми скулами и слишком большими глазами, она будто не с этой планеты. Зрителей стало больше. Будто бы их притянуло к странному зрелищу. И вот, тайная довольная улыбка. Словно приветствующая их.

* * *

Что-то возится у моих лодыжек. Маленькое пушистое существо. Пес. Это Пес. Как в той шутке. Про атеиста с дислексией и бессонницей. Я и сама стала такой вот шуткой.

* * *

Мне удалось не принять таблетки сегодня с утра, поэтому я на взводе. Чувствую себя живой. Прежде чем спрятать их под матрас, я их изучаю. Двести миллиграммов веллбутрина. Сто пятьдесят миллиграммов кветиапина. Гидрохлоротиазид, мочегонное. И что-то я не узнаю, продолговатая и бледно-бежевая капсула. Я разламываю ее в пальцах и даю порошку высыпаться на ковер.

Я делаю три круга по большой комнате, тщательно игнорируя коричневую линию. Я переступаю через нее, обхожу, но никогда не встаю на нее. Не ступать на трещину. Снова и снова. Я считаю двери. Один. Два. Три. Четыре. Всего двадцать, четыре из них не ведут никуда.

На третьем круге я останавливаюсь у тяжелых металлических дверей в дальнем конце длинного коридора. Я чувствую, как сквозь проем пробивается горячий воздух, вижу, как на бетонный пол падают солнечные лучи сквозь маленькие толстые окна. Я вспоминаю те лета в Чикаго, тяжелые, душные и опустошающие, они заставляют тебя сидеть дома или в офисе, совсем как суровые зимы.

Мы с Джеймсом обсуждали переезд, когда мы выйдем на пенсию. Мечтали о средиземноморском климате, теплых деньках где-нибудь у моря. Северная Калифорния. Сан-Франциско. Или еще южнее. Санта-Круз. Сан-Луис Обиспо. Сказочное королевство. Или даже само Средиземноморье. Мы провели месяц на Майорке, когда Фиона уехала в колледж. Чтобы заранее заполнить ту тоску от того, что птенцы покинули гнездо, которая так и не наступила.

А после были пространные беседы о ферме восемнадцатого века с большим садом. Мы хотели выращивать свои томаты, перец, бобы. Жить землей. На крыше – солнечные батареи, свой собственный колодец. Никого не видя. В своем оазисе посреди пустыни. Кого мы пытались одурачить? Мы бы все равно ушли из общей системы координат, каждый по-своему.

Рука касается моего локтя.

– Эй, юная леди! – Мужской голос. У него довольно приятная улыбка, но его лицо портит гемангиома баклажанного цвета в правой верхней части лица. Неоперабельная.

* * *

Я доедаю свой второй завтрак, когда кто-то отодвигает стул рядом со мной и тяжело садится. Я узнаю лицо, но сегодня я в настроении поупрямиться. Я не спрошу. Нет. Женщина, кажется, это понимает.

– Детектив Лутон. Я ненадолго.

Я не собираюсь делать ее жизнь легче. Снимаю с колен салфетку, складываю, кладу на пустую тарелку. Отодвигаю свой стул, собираюсь встать.

– Нет, подождите. Я не задержу вас. Просто посидите со мной минутку. – Появляется молодой человек в халате, предлагает ей кофе, она соглашается. Он ставит перед ней чашку и наливает. Подносит ее к губам, глотает, спокойно, будто это вода.

– Я куда-то ехала. В свое ежегодное паломничество. И вдруг поняла, что еду сюда. Это интуиция. Раньше она чаще срабатывала. Я была более непредсказуемой. – И тут она улыбается. – Один из признаков старения.

Я киваю. Не понимаю, но у меня не хватает терпения. Кому-то больно. Это состояние я могу узнать.

– Так как вы сегодня? – спрашивает женщина.

– Кажется, мы свернули с темы. С той, что имела значение, на социально приемлемую беседу ни о чем.

Вместо того чтобы оскорбиться моей грубости, женщина явно радуется.

– Вижу, что вы в хорошей форме. Рада этому.

– Так зачем вы здесь?

– Как я и сказала, у меня было что-то вроде паломничества. Думаю, вы бы сочли это его частью.

– В каком это смысле?

– Я ехала на кладбище.

– К кому-то из моих знакомых?

– Нет, вовсе нет. Мы с вами не связаны такими узами. Наши отношения более… профессиональные. – Она жестом просит еще кофе. – В основном, по крайней мере.

– Вы – мой врач?

– Нет-нет. Я из полиции. Следователь.

Она смотрит, как ее руки крепко сжимают чашку. Секунды проходят. Понимаю, что я скорее заинтересована, чем раздосадована или раздражена. Поэтому я жду.