Онлайн книга «Отправляемся в полдень»
|
Приехали. Вокруг – всё та же красная пустыня с мелкой пылью, что оседает сейчас вокруг колымаг кашалотов. Где рай-то? Эй, чувак! Он буквально сваливается со своего ездового монстра, шатается, как пьяный, делает несколько шагов вперёд – и упирается в воздух. – Тут… не ошибся… Щёлкает пальцами, бормочет абрукадабру – должно быть, заклинание, – дно клетки отваливается, и я неэстетично ляпаюсь вниз. Под гогот кашалотов и девки. – Эй… ушлёпок… Подхожу, мне сейчас не до препирательств. – Тронь тут и тут… Указывает точки на воздухе. Я прикладываю ладонь, и воздух впереди вдруг превращается в прозрачную стену, наподобие сот. Вырисовывается и дверь. Стучу. Рай всегда охраняют ангелы с мечом наперевес. Как вот этот здоровяк, что выходит из ворот и смотрит на нас, как на муравьёв. – Чего надо? – … Роза… должна… зацвести… Тодор выдаёт это с трудом, плюхается на четыре мосла, блюёт чёрной жижей. – Где Роза? Девка выходит вперёд, но присаживается возле Тодора, шепчет ему что-то, по плечу стучит тихонько. Жалеет, дура! Встаёт уже полная решимости, с огнём в глазах. – Я здесь, но если нужна вам, помогите ему, моему другу. Вот как! Уже друг! Нежданчик! Но здоровяк не промах. – Его тронула чёрная смерть, мы не можем пустить его. – У вас же тут рай! Все ж добрые! Так спасите его! Он пострадал, сражаясь с грехом, который чуть не пожрал меня, Розу. Здоровяк хмыкает, опускает свой резак – не, это не меч, это что-то страшное! – и грохочет: – Ждите, – и уже разворачиваясь всей своей питбоссовской тушей, цепляет взглядом меня: – А вот тебе – можно, идём. Что, выкусили, защитнички! И нечего меня теперь жёлтым взглядом сверлить. Подыхай тут в блевотине, а я шагаю в рай. *** …время – на секунды: Тодору всё херовее. А они тянут! Он отползает к Малышу, тот уже бешеный, сверенчит, помочь хочет, а не знает как. Кашалоты на меня косят, булькатят между собой. Тодор опять харкает чёрным, вытирает губы и кое-как выговаривает: – До… серд… ца… дой… дёт… – хана… Ты… тогда… на Малы…ша… они… Его душит кашель, и мне безумно жалко. Ещё и история такая – он всем помогал, а его гнобили. Миг – и иду штурмовать этот грёбанный Рай. Но тут открывается дверь и выбегает девушка – моих лет или чуть старше, совсем тоненькая, глазища в пол-лица, серые, как залесское небо, в сером платье с белым фартуком, и алый цветок на груди. За ней – несколько ещё белых. Я таким обычно не верю: белые – плохо. Но эта хлопочет около Тодора, помощники укладывают его нары с ручками и поднимают. Уже у ворот Тодор очухивается, ошалевший, хватает её за руку так, что я морщусь: щаз хрустнет! Не хрустит. – Почему? – хрипит он. – Вы делаете мне больно, – холодно и строго говорит эта мелкая. Тодор никнет, отдёргивает руку, прячет даже и зеньки тоже. Странный. Больше не говорит. А она не отвечает. Ворота распахиваются, Тодора заносят, я шмыгаю следом, кашалоты остаются там. Впрочем тут же забываю про всё там, потому что меня ослепляет и оглушает Рай. Глава 14. Обеты и ответы … мир начал с вопросов. Без подсказок, звонков другу и помощи зала. И не успела я сориентироваться, как выставили счёт за несоблюдение правил и нарушение табу. Тут всё в логике: «Незнание закона не освобождает от ответственности», но легче от этого знания не становилось. А потом и вовсе заявили: ты должна и точка. Моего желания или готовности никто не спрашивал. Двигалась вслепую, на ощупь, тыкалась, как котёнок и, конечно, косячила. Можно обнять коленки, разревется, пожалеть себя. А можно… …как проснулась, в голове бьётся: {остановиться в шаге от войны}. Да, нажать красную кнопку всегда просто, но вот жить в ядерной пустыне придётся и тебе тоже. Нельзя переделать целый мир под себя, можно либо принять его, либо уничтожить. Так же и с любовью. Нельзя любить, требуя изменений, ломки, переделки. Или ты принимаешь человека целиком, со всеми тараканами, или не любишь. Но тогда не сетуй, что тебя тоже не принимают и не любят. Остановиться в шаге от войны, протянуть руку, поверить, что другой искренен с тобой и проявляет свои чувства, как умеет, – всегда сложнее. Потому что нужно будет перешагнуть через обиженно задранные носы – свой и его. Но когда перешагнул, оказался по другую сторону от кнопки, удержал войну – то легко. Радостно и светло. Гордыня, Superbia, недаром страшнейший и первый из грехов. Она невидима, её походка не слышна, речь полна пафоса. Оглянуться не успел, она уже в тебе – завладела, покорила, правит. Воевать с ней бессмысленно, заведомо проиграешь. И вот тут лучше остановиться. Ничто так надёжно не убивает гордыню, как игнор. А начнёшь воевать – раз за разом будешь спотыкаться о разлёгшееся тщеславие. Всё это думаю, пока меня моют и расчёсывают, убирая к свадьбе. Сёстры счастливы, даже напевают. А уж как счастливы и горды девчонки. Ведь им стоять вдоль прохода в нарядных платьицах и осыпать меня цветами. Что может быть ответственнее. Сегодня мой главный день. Жалко, папа не видит. И дядя Юра. А уж как бы Машке подошла роль подружки невесты! Но верю, это был бы как раз тот случай, когда она бы добровольно отдала мне роль самой красивой. И все бы радовались и поздравляли. Не буду грустить, ради них. Радоваться, веселиться и наслаждаться, самым непристойным образом! Ах какое платье! Оно искрится, струится, будто соткано из воды и лунного света. Сёстры заносят его впятером. Чтобы не примять, бережно расстилают на тахте. Любуюсь: какая ткань, вышивка, тончайшие кружева! Меня одевают, и я словно тону в нежных объятиях. За такой наряд можно и простить этот хмурый мир. Кажется, у него хороший вкус и изящные запросы. Свадебный шедевр довершают диадема с фатой, прозрачной и невесомой, будто воздух, и туфельки на зависть Золушке. По волосам – рассыпаны цветы. В них – бриллиантами – роса, специально, лепечут сёстры, законсервированная магией. |