Онлайн книга «Телепорт»
|
– Деньги у меня есть. Милли отключила зажигание, внимательно посмотрела вперед, потом повернулась ко мне. – Я хочу, чтобы ты остановился у меня, – сказала она, отводя глаза. – Ты уверена? Милли кивнула. – Ладно. Милли снимала двухкомнатную квартиру, но не одна, а с подругой. – Шерри уехала на выходные к родителям в Талсу, – ответила Милли, когда я спросил, где та девушка. Я бросил сумку на диван и сел. Комнату оккупировали горшечные растения – висячие, на подставках, на полу. Диванчик, кофейный столик и большое плетеное кресло стояли словно в джунглях. Откинувшись на спинку дивана, я разглядывал большое растение с ветвями как у пальмы, стоящее в глиняном горшке у меня над головой. Сердце бешено стучало. – Как называется вон то горшечное дамоклово растение? Милли как раз успела убрать наши куртки. – Это нефролепис бостонский, в подвесном горшке его не разместишь. – Моя мама разводила такие цветы, но названия я не знал. Нахлынули мрачные воспоминания: папа хватает цветок за цветком и бьет горшки о плитку патио, а мальчик забился в угол и плачет, потому что мама уехала от него. – Хочешь выпить? Во рту у меня вдруг пересохло. А может, давно пересохло, но заметил я только сейчас. – Воды, пожалуйста. И побольше. Милли принесла полулитровый стакан воды со льдом. Я залпом выпил половину, заморозив горло так, что оно заболело. – Ты пить хотел. – Ага. Милли села на диванчик, но на спинку не откинулась. Совсем как птичка, которая вот-вот упорхнет. – Миллисент, а мы не зря это затеяли? – Я слишком напориста? – Она потупилась. – Кажется, ты обвинял меня в сексизме. Я вспомнил, как на вечеринке Милли чихвостила Пола, и улыбнулся: – Нет, дело не в этом. Напор мне нравится. И ты нравишься. Просто я нервничаю и еще… Хочу кое в чем тебе признаться. – Только не говори, что у тебя герпес! – Милли слегка отодвинулась от меня. Я вытаращил глаза и покраснел: – Нет. – Я понизил голос, уперся локтями в колени и уставился на пол. – Я девственник! – пролепетал я. – Кто ты? Я не расслышала? – Девственник! Поняла? Милли вздрогнула, и я понял, что орал на нее. – Извини. Я снова уставился на пол; уши горели все сильнее. Милли села иначе. Искоса глянув на нее, я увидел, что она прислонилась к спинке дивана и смотрит на меня с открытым ртом. – Ты ведь шутишь? Я в очередной раз потупился и покачал головой, чувствуя себя жалким ничтожеством. – Сколько тебе лет? – Ты же знаешь. Восемнадцать лет и два месяца. Мы же вместе отмечали мое восемнадцатилетие, помнишь? Напряжение, как перед боем, разом схлынуло с Милли. Она села поудобнее, разжала кулаки, лежащие на коленях. Теперь она казалась открытой и расслабленной. – Девственник, ничего себе… – Милли медленно покачала головой. – Да! Это что, преступление? Милли снова переменила позу. Я почувствовал, как она обнимает меня за плечи и тянет к спинке дивана. Она улыбалась так нежно и ласково… Я заревел. Я зажмурился, задержал дыхание, но слезы текли ручьем. Прекрати! Я ничтожество, сопливое ничтожество… Милли разжала объятия, и в то мгновение ее отстраненность ранила сильнее ножа. Я испортил, я все испортил! Теперь Милли знает, какое я ничтожество! Но вот Милли снова положила мне одну руку на спину, а другой обняла меня и притянула к себе. – Ничего страшного, Дэви! – Милли стала качать меня, и всхлипы, сильные и судорожные, вырвались на свободу. – Ничего страшного, Дэви, поплачь. После такого остановиться я уже не мог. – Извини… Извини… Извини… – повторял я между всхлипами. – Т-ш-ш! Плакать можно. Ничего страшного в этом нет. Ничего страшного нет… – Милли качала меня, баюкала. Она повторяла, что плакать можно, а я слышал отцовский голос: «Плакса! Плакса! Хорош жалеть себя. Сейчас я дам тебе повод поплакать!» – Извини… – без остановки твердил я сквозь бесконечные слезы и всхлипы. Господи, какой кошмар… Наконец всхлипы стали тише, слезы – реже. Милли баюкала меня, пока я не успокоился. – Мне нужно высморкаться. Одной рукой придерживая меня за плечо, Милли протянула мне коробку салфеток с журнального столика. Стыдно мне больше не было – было неловко. На то, чтобы прочистить нос, ушли три салфетки. Милли откинулась на спинку дивана и подтянула ноги под себя. Использованные салфетки я сжал в мокрый комок. – Извини, что так получилось. – Не нужно извиняться. Тебе требовалось выплакаться. Я рада, что ты сделал это при мне. В глазах у Милли было столько нежности и заботы, что я испугался, как бы слезы не вернулись. – Я редко позволяю себе слезы, – проговорил я, вздохнув. – Не стоило мне вываливать все это на тебя. – Мужчины! – раздраженно воскликнула Милли. – Почему у нас вся культура через задницу?! Плакать не стыдно. Плакать хорошо и полезно. Каждый имеет на это право, и ты в том числе. Я в изнеможении откинулся на спинку дивана. Мама обнимала меня, когда я плакал. Смотреть на Милли было трудно, а уходить не хотелось. Это и удивило меня. Что мне стоило метнуться обратно в Нью-Йорк? Сбежать? Причин для побега набралось предостаточно. – Я заварю чай. – Милли поднялась и небрежным жестом взъерошила мне волосы. Я поднял голову, и небрежный жест превратился в ласку. Милли ушла на кухню, а нежность ее прикосновения осталась со мной – я все еще ощущал тепло ее легкой руки. Поднявшись, я поплелся в ванную. Глаза покраснели, из носа по-прежнему текло. Я умылся теплой водой, насухо вытер лицо и пригладил влажными пальцами взъерошенные волосы. – Дэви, ты знаешь о моей семье все, а я о твоей – ничего. Как же так? – Милли принесла чай в гостиную на лаковом подносе. Чашки и чайничек оказались японскими, с неглазурованными краями. Милли налила мне чая. – Спасибо! – Так что? – В смысле? – Твоя семья, – напомнила Милли. Я пригубил чай: – Очень вкусно! Восхитительно! Милли подняла брови: |