Онлайн книга «Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман»
Все бежали. У всех были дела. Только у меня их ни фига не было. Воля, действительно, оказалась каким-то кислым делом. У меня даже возникла мысль переночевать на Земском кладбище. И я двинулся в его сторону. Но потом решил, что это все-таки плохая идея. Не то чтобы я жмуриков прям так боюсь. Но – неприятно. Да и прохладно еще… Можно ночевать в подъезде, можно – на вокзале. Такой вот выбор. Небогато. На вокзале светлей. В подъезде безопасней. Вот тоска-то… День совсем посерел. Такой противный, грязный, серый день. Эта грязь и серость заползали куда-то внутрь меня, и от этого стало совсем уж грустно. Я сел на скамейку, все-таки надеясь поговорить с Лягой. Но Ляга не была расположена вести со мной разговоры. Когда я достал ее из ляговоза, она начала трепыхаться, выказывая свое недовольство, и даже попыталась спрыгнуть с ладони. Я опустил ее в ляговоз, и она начала нервно носиться, словно за ней гонится кто-то. «Видимо, домой хочет», – подумал я. И тут у меня впервые возникла мысль, что вся эта затея какая-то идиотская. И даже неприятная. Мне даже захотелось, чтобы все это закончилось. Пойти домой. Выпить чаю. Послушать мамино и папино занудство. Лечь в свою кровать, укрыться своим одеялом… Но похороны себя… Никогда, никогда в жизни не смогу я больше увидеть, как меня хоронят. Разве можно упускать такой шанс? Нет! Я должен это увидеть. Я стану, может быть, единственным человеком в мире, который будет присутствовать на собственных похоронах. Все об этом могут только мечтать. А я буду присутствовать! И все! И не ныть! А дом мой никуда не уйдет. Дом мой всегда меня ждет. _______________________________________________ Тишина… Вот и все, что я могу говорить. Вот и все, что я могу слушать. Тишина… Через несколько часов похороны. Я вспоминал его куртку. Такую беспомощную. И его вспоминал. Как это было красиво: кладбище чувств. Кладбище моих чувств… И как это жутко: кладбище, где будет могила моего… Не могу произнести… Тишина. И не надо больше ничего… И невозможно больше ничего. Больше ничего невозможно. _______________________________________________ Переночевал я на вокзале без приключений. Утром для разнообразия поел в вокзальном «Макдоналдсе». Разнообразия не получилось – «Макдоналдсе» был совершенно такой же, и картошка похрустывала точно так же, как везде. И пошел я на Земское кладбище – смотреть, как они все будут меня хоронить. Понятно, что через основной вход идти нельзя – засекут. Но я точно знаю, что в нашей стране не придумано таких заборов, в которых нет дыр, тем более – в кладбищенских. Теперь предстояло отыскать собственную свежую могилу, да еще сделать это так, чтобы меня никто не заметил. Слава богу, на кладбище всегда есть деревья и склепы, за которыми можно прятаться. Я ощущал себя шпионом, который должен выследить кого-то очень важного и не выдать себя. Так, пригибаясь и останавливаясь, я плутал между деревьями, пока не уперся в собственную фотографию. Фотография стояла на треноге около свежевырытой могилы. Никого еще не было, и у меня оставалось время, чтобы отыскать место, откуда бы я мог все видеть, оставаясь незамеченным. Глядя на собственную фотку около свежевырытой могилы, я занервничал. Причем как-то очень сильно: холодный ком внутри образовался и не девался никуда. Отыскать причину этого я не мог и от этого психовал еще больше. Сначала появился оркестр. Музыканты весело разговаривали, шутили, смеялись. Было понятно, что у них – хорошее настроение: они пришли зарабатывать деньги любимым делом. Потом появилась процессия. Впереди шел добродушный толстяк Тумилин и нес еще одну мою фотографию. Вид Тумилин имел печальный, подобающий случаю. За ним на тележке ехал гроб. Мой гроб. За гробом шли родители. На маме были красивое черное платье и черный прозрачный платок. Ни того ни другого я на ней никогда не видел. «Видимо, разорились на похороны сына», – подумал я. Отец был одет в черный костюм, который он всегда надевал на премьеры. Галстуков отец не носил, и для похорон сына не стал делать исключение. Мама не плакала. Отец тем более. Мама, не мигая, смотрела в одну точку. Можно было подумать, что она слепая. Я никогда не видел маму такой. Она была вроде бы здесь и не здесь одновременно. Отец вел ее под руку. И вид, надо сказать, он имел вполне себе бодрый. За родителями… Мне кажется, это называется «в скорбном молчании»… В общем, как-то так тянулись все остальные: и одноклассники, и ребята из других классов, и учителя, разумеется. И еще какие-то неведомые мне люди. Мне понравилось, что на мои похороны пришло довольно много народа. Все подошли к могиле, встали полукругом. Я подумал, что Ляга тоже, наверное, захочет посмотреть, как меня хоронят, и попробовал вытащить ее из ляговоза. Ляга сопротивлялась невероятно активно. Глазеть на мои похороны ей было явно неинтересно. Увидев выкопанную могилу, мама зашаталась. Мне даже показалось, что она вот-вот упадет в обморок. Отец удержал ее. Первым заговорил, естественно, Семен Витальевич. Он говорил всякую фигню про несправедливость жизни, про юный возраст. Выяснилось, что я всегда был непростой, но неординарный и талантливый мальчик. Когда воскресну, надо будет непременно напомнить ему эти слова. Часть его проникновенной речи я записал на телефон, чтобы потом предъявить при случае. Прикольно будет. Потом выступала Серафима Ильинична и несла, в сущности, ту же пургу. Учителя говорили, конечно, печально, но как-то специально печально, короче, неискренно. Мама стояла, покачиваясь. Мне было ее, конечно, дико жалко. Успокаивал я себе тем, что понимал, как она обрадуется, когда выяснится, что я жив. Вдруг, расталкивая всех, к гробу выскочила Ирка. На ней был черный брючный костюм и черная водолазка. Она, сука, казалась очень красивой, особенно с распущенными волосами. Ирка упала перед гробом на колени и заголосила: – Прости! Я во всем виновата! Прости! |