Онлайн книга «Кто вам сказал, что вы живы? Психофилософский роман»
Получилось немного излишне мелодраматично, но в целом исполнено было красиво. Наверняка по школе уже поползли слухи, что я умер, упившись водкой, и Евсеева точняк решила: все это из-за нее. А что делают девчонки, когда по их поводу страдают парни? Правильно: радуются. Поэтому в Иркину искренность я не верил. Когда она заголосила, отец спросил у мамы: – Это кто, не знаешь? Мама не то чтобы не ответила – она словно не услышала вопроса. Так и стояла, уставившись в одну точку. К Ирке подлетела ее мама, оторвала свою дочь от гроба, при этом бесконечно что-то шепча ей на ухо, но что именно, я не разобрал. Потом вышла отличница Ленка Кухарь и завела ту же песню по раннюю несправедливую смерть. Я понял, что никому из них не верю. Вряд ли они, конечно, прям так обрадовались моей смерти, но и не сильно огорчались. На самом деле им было все равно. Страдала здесь только мама. Но она молчала. Гришка Тумилин как застыл с пустым взглядом, опираясь на палку с моим портретом, так и стоял. Иногда он переминался с ноги на ногу, и я подумал, что он хочет в туалет. Похороны оказались ужасно скучным делом. Я, конечно, думал, как это все пройдет. И предполагал два варианта. Либо мне станет всех ужасно жалко, и я выйду, такой красивый, и брошу легко: – Кого хороним, друзья? И потом буду с интересом наблюдать за их реакцией. Либо я услышу о себе какие-нибудь невероятно трогательные слова, которые так мощно на меня подействуют, что я побегу, рыдая, от своей могилы мимо чужих могил, ломая кусты, и откроется мне что-нибудь немыслимое и в самом себе, и в мире. Ни фига. Ни то ни другое. Скучно. Однообразно. Лживо. Меня не покидало ощущение, что все эти слова не имеют ко мне никакого отношения, словно все они говорят не обо мне, а о каком-то другом, постороннем человеке. Наконец заиграл оркестр. Стало трогательней. Я заметил, что музыка, в отличие от слов, не врет. Служитель кладбища произнес привычно: – Прощайтесь! И тут мама упала на гроб, словно стараясь его обнять, и сказала тихо, но очень решительно: – Нет. – Да, родная, – отец гладил маму по волосам. А мама вдруг закричала: – Нет! Нет! Нет! И стала бить кулаками в гроб, повторяя одно и то же: – Нет! Нет! Нет! Отец попытался ее оттащить. И тут я понял, про что кричала мама. Она орала всем, что меня там нет, в этом гробу. А они не понимали, придурки. Она не поверила. Она – единственная – не поверила. – Сережа! – закричала моя мама. – Сереженька! «Мама, я здесь!» – мучительно хотелось крикнуть мне. И я понял, что не сдержусь. Еще секунда – и не сдержусь. Крикну – и все. Крикну – и все. Крикну – и… И я пошел прочь от этого места. Я шел не таясь. Я понимал, что меня никто не заметит. Как всегда. Я шел и думал: зачем все это было? Зачем? Что жизнь, что смерть убеждают меня в одном – в ненужности. Шоу не получается. Выходит все та же равнодушная тоска. Я кружил среди могил, кружил… Я хотел дождаться, когда все это закончится, чтобы спокойно ретироваться с кладбища. Я еще не знал, пойду ли я сразу домой или еще погуляю по этой чертовой воле. И тут я обнаружил, что потерял Лягу. Не знаю, как это получилось. Может, я разнервничался, может, еще что. Не знаю. Ляговоза не было. Я помчался к своей могиле. Уже все разошлись. Ляга вылезла из ляговоза и сидела на свеженасыпанной могиле. Ее зеленое тело было здорово заметно на желтой земле. Ляга ждала меня! Я медленно шел к ней, повторяя: – Ляга, Ля́гушка… Дорогая… Ля́гушка… Она сидела и смотрела на меня. Но когда я подошел на расстояние вытянутой руки, она прыгнула в сторону и растворилась в траве. Можно было, конечно, броситься за ней. Но я не стал этого делать. Даже Ляга не хотела со мной жить. Даже Ляга… И тут я разрыдался. Я вообще редко плачу, а тут – навзрыд. Я не знаю, почему я рыдал. Что бы я ни сказал по этому поводу – все будет враньем. Фигней все будет, короче. Я просто рыдал. И мне казалось почему-то, что от этих слез мне становилось не хуже, а лучше. Когда я поднял голову, рядом со мной стояла мама. Она смотрела на меня спокойно, без криков, без слез. Где-то вдалеке маячил отец, но это не имело значения. И мама сказала… И мама сказала абсолютно спокойно, без эмоций и надрыва: – Я знала, что тебя нет в гробу. Я знала, что ты жив. Я им кричала, но они не поняли. Что ты опять придумал, Сережка, такое, а? Пошли домой. «Как же! Я понял! Я!» – хотел сказать я. Но вместо этого разрыдался еще сильнее. _______________________________________________ Женщины – они как разные времена дня. Бывает женщина – как ночь: навалится темная, подчинит себе, накроет. Бывает – как день: суетливая такая, бегает все время, торопится. А еще – как закат. Вот, вроде, все хорошо, все красиво, таинственно даже. Но понимаешь, что скоро неминуемо наступит та самая ночь. Самые прекрасные женщины – это, конечно, которые как рассвет: все зыбко, неясно, таинственно… Такое вечное красивое начало, и еще весь день впереди. А Оля – какая? Я не знаю. Раньше мне казалось, что она как ночь, а теперь… …Опять милиционеры подходят: – Ваши документы? И, главное, я ведь ничего не делаю. Ничего. Просто сижу в парке на скамейке с компьютером, а они пристают все время. – Вот вам мои документы. Нормально? Ушли. Когда возник мой безумный сын, Ольга меня выгнала из дома. Назвала подонком за то, что я бомжа за сына принял. Попробовала бы она сама на опознание в морг прийти… Санитары эти… А? Работники морга… Хоть бы сверили фотографию в паспорте с лицом в гробу. Ну да… Лицо разбитое… Все равно ведь видна разница. Козлы! Все у нас так. Всем на все наплевать. Какие-то дурацкие бумаги дали подписать, и – катись! Им лишь бы похоронить, сбыть человека. |