Онлайн книга «Грех жаловаться»
– Не. Чего выть? Я всем довольная. – Тебе хорошо... По траве ходишь. – Хожу, – согласилась. – Я хожу. Жизнь – лучше лучшего. Как звать-то? – Гриша... – ответило тихо. – Гришка Неупокой, лейтенант... Мне бы на волю, тетка. Отсырел в танке... – Ты кто есть? – Не знаю... – Человек? – Не знаю... Пожаловалось: – Когда нельзя почесаться, очень хочется это сделать. – Давай я почешу. – Ты меня найди сперва... Повыло маленько. Мухой позудело. Поахало в тоске. – Тетка... – Ну? – Глянь в дыру... Чего видно? Поглядела: – Тебя, Гриша, не видно. Нету тебя совсем. Обиделось. Забурчало изнутри: – Нету... Кукиш тебе под нос! С кем тогда говоришь? – И кукиша у тебя нету. – Чего ж есть? – Я почем знаю... Помолчала. Пощурилась старательно. Пятку вывязывала. – Поотстал ты, Гриша. К Господу пора. Через Забыть-реку. Перейдешь на ту сторону – всё перезабудешь, что на свете делалось. – Не хочу! – заорало в голос. – Не желаю!.. – Твои все ушли, Гриша. На сороковой день. Смирись и ты. Завыло. Заметалось в тесной глухоте. – Не пойду!.. Не нагулялся еще! А она как к маленькому: – Чего тут делать? Только девок пугать. Ты, Гриша, без тела. Без рук-ног-головы. Хохотнуло: – А танк на что?.. Носок довязала – узелком на кончике. Зубом нитку перекусила. – Пойду, Гриша. Убираться пора. Саню кормить. – А придешь? – Приду. Куда денусь? С утречка и приду. – Тетка... – окликнуло в спину. – Ай? – Девки у вас непорушенные? – Не, Гриша. Девки цельные. – Оха-ха!.. Вот бы меня туда... Пришла назад. К обжитым танкам. Сказала своим: – Дух там живет. Гришка Неупокой. Танковый лейтенант. Девки взвизгнули. Рты пораскрывали от страха-любопытства. Глазом закосили в ту сторону. А Фенька-угроба дождалась потемок, поскакала нагишом – и в дыру. Обмирала от ужаса, но лезла. Чего было потом – она не запомнила, но ухало зато всю ночь, ахало и подвизгивало: танк приседал, ствол напрягал, фарами сверкал, искрами сыпал, маслом исходил через щели... И выпалило напоследок из пушки – вопль духа победный – позабытым с битвы снарядом. Ель расщепило надвое... 13 Наутро – птицы еще не пели – пробудился в горелом танке беспокойный дух Гришки Неупокоя. Зевнул, сладко потянулся после ночи, руку протянул за помазком с бритвой... и взвыл в полный голос. Не было у него рук, чтобы взять помазок. Не было щек, чтобы намылить густо. Не было глаз, чтобы осмотреть выбритый подбородок. Ничего уже не было. От ярости-обиды-унижения стал Гришка бушевать, ревел-метался по клетке, заново проигрывал последний свой бой. Как попёр на рога поперек команды: "Вася, вильни!", смачно влепил с оттяжкой, будто кулаком в лоб, в смотровую щель, как влепили затем ему – в ухо, в поддых, по причинному месту: огонь, взрывы, горящее липучее масло, кишки на стороны, печень в клочья, легкие на разрыв, – а там тихое угасание в вонючей коробке, полной боли и тоски, стоны, проклятия, жалобы – мамочка моя, мама! – чтобы пожалела, вынула на травку, дала помереть на просторе... – Гриша, – говорила тетка Анютка. – Хватит уже. Смирись и затихни. Горох лущила пока что. Вырос ничейный горох на ничейной теперь земле: птицам на поклёв и людям на пищу. – Молчи, тетка! – ревел Гришка не хуже танкового мотора. – Что бы ты понимала?.. Я, тетка, фабричный. Ухарь поселковый. Кулачный боец. Нашей улицей грабежной не ходите без кола... – Это чего, Гриша? – Это песня... Я, тетка, за жизнь не додрался. Горячий – огонь! Выл. Стервенел. Всласть материл кого ни есть. – А ты, Гриша, каков был? – спрашивала, чтобы отвлечь. – Здоровый или не так? – Жилистый, тетка. Вертячий да кусучий. Затяжной, но отходчивый. Я, тетка, один на стенку ходил. Побью – отдохну. Еще побью – еще отдохну. Как век на ногах не стояли... – Тебя били, Гриша? – А то нет... На мне, как на собаке: живо-два заживет. Замолкал, как припоминал памятное. Ухал-похохатывал. Потом спрашивал: – Чего лущишь-то? – Горох. – На кой? – Каши наварю. – Принеси мисочку... Только погорячее. И сока березового. Она приносила. – Тетка, – говорил. – У вас мужики есть? – Есть один. А на что? – Приведи. Разопьет возле меня. Хоть понюхать... – Нечем тебе нюхать, Гриша. – Ты молчи... Найду чем. Приводила к нему Ланю Нетесаного. Бутыль ставила на броню. Стаканчик. Луковку с огорода. Тот наливал – в танке сглатывало. Опрокидывал – в танке крякало. Луковкой занюхивал, а из железного нутра: – Где Фенька? Чего в люк не лезет?.. – Какая тебе Фенька, – отвечал Ланя обидчиво. – Женись сперва... Плясал в танке. Песни пел. Хвалился: – Я, тетка, к девкам бегал. В соседский поселок. Поиграть, за титечки потрепать... А на улице ребята дожидаются с кольями, с железными дрынами: это тебе почище "Фердинанда" с "Тигром". Я им в оконце орал, на взлете, чтоб злее были: "Наши голуби вашу пшеничку клюют!.." Наутро ему выговаривала: – Экий ты, Гриша, срамник. Женат-то хоть был? – Да ты что?! Да на ком? Да ни в жисть!.. Когда они сразу на всё согласные..... – Что ж у тебя, порядочных не было? Замолкал. Вспоминал с натугой. – Была. Училка музыки. Образованная – коленками пиналась. "Гриша, – говорила на подходе, – закройте ваши глупости". А я: "Стану тебе..." Назавтра он спрашивал: – Тетка, это кто ночью плакал? И с чего? – Саня плакал. Грудка болит. – Ты ему, тетка, зерна запарь в горшке. В тряпку заверни и на грудь. Зерно есть? |