Онлайн книга «Незримые фурии сердца»
|
– В тот день в церкви, когда ты попытался меня охмурить… – Я не пытался тебя охмурить! – Еще как пытался. И сказал, что любишь меня с самого детства. – Я не соображал, что говорю. Я же был неопытный юнец. И очень боялся того, во что угодил. – Ты хочешь сказать, что все выдумал? Значит, никаких чувств ко мне не было? – Были, конечно. Самые настоящие. Они и сейчас живы. Но не из-за них я с тобою дружил. А потому что ты дарил мне счастье. – И оттого хотел со мной потрахаться. Могу спорить, сейчас ты этого не хочешь, а? Я сморщился, задетый не злобным тоном, но больше справедливостью его слов. Сколько раз я, подростком и позже, представлял, как мы с ним встретимся, я заманю его к себе, подпою и он проявит слабость – за неимением женщины овладеет мною? Наверное, сотни раз. Нет, тысячи. Тут не поспоришь, что многое в нашей дружбе было построено на лжи. Во всяком случае, с моей стороны. – Я ничего не мог с собою поделать, – повторил я. – Ты мог поговорить со мной. Гораздо раньше. Я бы понял. – Да ни черта бы ты не понял! Никто бы не понял! Речь об Ирландии! Даже сейчас гомосексуализм там считается преступлением, ты в курсе? А нынче не сороковой, но восемьдесят седьмой год. Ты бы не понял… это сейчас ты так говоришь… не понял бы ты… Джулиан жестом меня остановил. – Знаешь, когда у меня нашли вирус, я пошел на одно из этих сборищ в Бруклине, – сказал он. – Там был священник и еще мужиков восемь-девять на разных стадиях болезни, один другого ближе к смерти. Они держались за руки и рассказывали, как трахались с незнакомцами в банях и прочую херню. Я тебе честно скажу: я чуть не сблевал от мысли, что у меня есть что-то общее с этими уродами. – Чем уж ты так отличаешься? Сам-то трахал все, что шевелится. – Это совсем другое. – Почему? Объясни. – Потому что это нормально. – Да пошел ты со своей нормальностью! Мог бы придумать довод оригинальнее. Ты же всегда косил под бунтаря. – Ни под кого я не косил. – Джулиан попытался сесть. – Я просто любил женщин. Тебе этого не понять. – Ты трахался с уймой баб, я – с уймой мужиков. Какая разница? – Большая! – Он буквально выплюнул это слово. Я посмотрел на пикавшие мониторы: – Успокойся. У тебя давление подскочило. – Ну и хрен с ним. Может, оно прикончит меня раньше этой заразы. Я не досказал про Бруклин. Поп тот блажил всякую муру – типа, пока живы, нам следует примириться с этим светом и Господом, а вся свора как будто радовалась, что скоро помрет. Лыбились, друг другу показывали свои рубцы и пятна, делились воспоминаниями, как кого-то отодрали в сортире педрильского клуба. Мне до одури хотелось всех их размазать по стенке. И навеки избавить от страданий. Я был там первый и последний раз. Моя бы воля – взорвал их к едрене матери. – Джулиан надолго замолчал, потом, немного успокоившись, проговорил: – Вот же судьба-сучка, а? – Что? – не понял я. – О чем ты? – Ведь все должно быть наоборот: на этой койке должен гнить ты, а я – сидеть рядом, смотреть на тебя собачьим взглядом и думать, где нынче поужинаю, когда наконец выберусь из этой вонючей палаты. – Я думаю вовсе не о том, – сказал я. – Да ладно. – Совсем о другом. – И о чем же? На твоем месте я бы думал именно об этом. – Как жаль, думаю я, что нельзя вернуться назад, чтоб все поправить или изменить. Неужели ты не понимаешь, что природа посмеялась над нами обоими? Знаешь, иногда я жалею, что я не евнух. Жить было бы гораздо проще. И если не хочешь видеть меня, почему не позовешь того, кто тебе дорог? Где твои родные? Зачем таишься от них? – Я не хочу, чтобы они знали. И потом, почти никого не осталось. Мать скончалась давно. Несколько лет назад умер Макс. – Не может быть! От чего? – Инфаркт. Остались только Алиса и Лиам, но лучше, чтоб они пребывали в неведении. – Я все ждал, когда всплывет ее имя, – осторожно сказал я. – Можем о ней поговорить? Джулиан горько усмехнулся: – Давай. Только следи за языком. Пусть я обессилел, но она мне дороже всех на свете. – Я поступил ужасно. Сам знаю. И с этим живу. Я ненавижу себя за то, что сделал. – Брось. Это всё слова. – Клянусь. – Ну ты хотя бы извинился. Я говорю о твоем письме, где ты каялся и умолял простить за то, что унизил ее перед тремя сотнями гостей, среди которых был президент Ирландии, и разнес ее жизнь вдребезги. С ней это уже было, а ты повторил. Нет, погоди, я, кажется, ошибся? Ты же ничего не писал. Ты просто бросил ее. Тебе не хватило духу даже на извинения. Хотя ты знал, что она пережила из-за сволочи Фергуса. Ты все прекрасно знал. На сей раз она добралась до алтаря, но не одолела свадебного застолья. Господи, как ты мог такое совершить? Неужто в тебе нет ни капли порядочности? – Ты меня вынудил на это. – Что? Чего ты несешь? – В тот день… в ризнице… когда я тебе признался… Ты заставил меня пройти через это. Я бы мог… мы могли бы… все прекратить, но ты меня заставил… – То есть это я виноват? Ты что, сука, издеваешься? – Нет, виноват я. Я это знаю. Из-за меня все зашло слишком далеко. Нельзя было ничего затевать с Алисой. Теперь этого не изменишь. – Я глубоко вздохнул, меня затрясло, когда я вспомнил себя тогдашнего. – Я хотел написать. Правда хотел. Но я был в ужасе. Чуть не покончил с собой. Пойми, мне было нужно бежать, все бросить и начать жизнь заново. Я не нашел в себе сил… объясниться с Алисой. – Потому что ты гнусный трус. И лжец. Каким был, таким и остался. – Нет, я стал другим. Совсем другим. Потому что уехал из Ирландии. Теперь я могу быть самим собой. – Уходи. – Джулиан отвернулся. – Дай умереть спокойно. Ладно, ты победил. Тебе – жизнь, мне – смерть. – Ни в чем я не победил. – Победил, – тихо повторил он. – Так что кончай злорадствовать. – Как она? – спросил я, не желая уходить. – Я про Алису. Она оправилась от удара? Теперь она счастлива? – О чем ты? Прежней она уже не стала. Ты хоть понимаешь, что она тебя любила? Ты казался ей таким надежным. И она думала, что и ты ее любишь. Так ей мнилось, потому что ты собрался на ней жениться. – С тех пор много воды утекло. Я даже не вспоминаю о том времени. Наверное, и она меня забыла, так что зачем бередить старые раны? – Как ей забыть тебя? – спросил Джулиан. Взгляд его говорил, что он охотно придушил бы меня. – Я же сказал, ты разбил ее жизнь, вдребезги. |