Онлайн книга «Из школы на фронт. Нас ждал огонь смертельный…»
|
— А что? — спрашиваю я. — Разве не так? Ну и что? — Ничего, — говорит он. — А, наплевать, — говорю я. — Надо поосторожнее, — говорит он. — А я ничего не говорил! — кричу я. — Не говорил… И просыпаюсь. Утро. В келье никого нет. Солнце заглядывает в окно. Как хорошо, что весна наконец! И грипп меня оставил. Только слабость — руки не поднять. Вдруг Вера Багреева зайдет навестить. А может быть, приснилось… А может быть, и не приснилось… * * * — Конечно, — говорит Маракушев, — без картошки мне нельзя. У меня четверо… Гы-гы… — И говорит Шулейкину благодушно: — Вот этот участочек мне подходит… — Видите, как хорошо, — улыбается Шулейкин. — А в прошлом году вы все кричали… — Гы-гы… — говорит Маракушев, — чего вспоминать… — А вы помните, как в прошлом году кричали? — говорит Шулейкин. — Ну, чего вспоминать, — говорит Маракушев. Шулейкин на плане участков делает пометки карандашом. Клара Ивановна записывает в блокноте. — Мне бы вот этот участочек, — кто-то из учителей тычет пальцем в план. — Вам ведь уже выделили, — говорит Мария Филипповна, и губы ее белеют. — А мне бы вот этот, не этот, а вот этот… — А у меня самый худший в прошлом году был, — смеется Виташа, — вот уж теперь я разговеюсь! — А вам, Виктор Павлович, — говорит Шулейкин, — остается прошлогодний. Картошка бессловесна? Это предрассудок. Виташа кричит. А перед моими глазами возникает желтоватое тело картофелины. Она таращит свой глазок. Кожура лохмотьями колышется на ее теле… — Тише, — говорит Клара Ивановна и кивает на дверь учительской: — Там ведь учащиеся. Тише. — Что тише? — говорит ей кто-то из учителей. — Себе лучший кусок забрали, а теперь — тише… — Да с какой стати я опять ту же самую дрянь брать должен?! — кричит Виташа. Он стоит у стола. Его растоптанные латаные валенки отбивают какой-то незнакомый танец. — У меня тоже, разве это участок? — говорит Мария Филипповна словно сама себе. — Две березы посредине. Самый что ни на есть плохой участок… — Давайте поменяемся, — говорит кто-то. — А где у вас? — У пруда… — Ишь вы какой, — говорит Мария Филипповна. — Деловой какой!.. Шулейкин сидит, наклонив голову. Он делает вид, что углубился в план. У Клары Ивановны испуганное лицо. Растерянная улыбочка дрожит на губах. — Тише, — просит она, — ну как вам не стыдно! Желтая картофелина отскакивает от одного к другому. С нее срывают последнюю одежду. Она размахивает руками, пытаясь отбиться. — Дверь, — говорит Шулейкин. — Закройте же дверь!.. А меня это не касается. Меня это не касается… А картофелина (еще сырая, еще не родившаяся даже) кричит душераздирающе. — Перестаньте кричать, — морщится Шулейкин. — Да перестаньте же, — почти плачет Клара Ивановна. — Вы же учитель, — говорит Шулейкин. — А чего же вы несправедливости… — Что? — Несправедливую… — Что? — Да дайте договорить! — кричит Виташа. — Ну договаривайте, — мягко говорит Шулейкин, — ну договаривайте, пожалуйста… — Ну? — говорит Клара Ивановна. — Да брось ты, — говорю я Виташе. — Из-за картошки какой-то… — Как не стыдно, — говорит Маракушев. — Ты-то уж молчал бы, — говорит ему Виташа. — Мне бы твой участок… — Гы-гы, — говорит Маракушев и уходит из учительской. — Не умеют себя вести, — говорит Мария Филипповна и уходит следом. И все расходятся постепенно. Только Виташа остается и я. — Ну ладно, — говорит Виташа, — я ему припомню. Я о нем кое-что знаю… Ну ладно… А в дверь учительской заглядывает Саша Абношкин. — А тебе-то еще чего? — поворачивается к нему Виташа. — А я не к вам, — говорит Саша. И это как плевок. А мне хочется рассмеяться. — Ты давно здесь стоишь? — спрашиваю Абношкина. — Нет, — говорит он и краснеет. И иду к нему туда, в коридор. Я ухожу совсем далеко. Но всё маячит перед моими глазами распростертая картофелина в изодранной кожуре… * * * Нас подобралась прелестная компания: председатель колхоза Абношкин, Шулейкин, Виташа, Мария Филипповна и я… Мы идем на заём подписывать!.. Был я студентом, был я черт знает чем… Теперь включили меня в комиссию. — Как это — чего тебе делать? — говорит председатель Абношкин. — Мы, стало быть, идем по избам… Все… Ну, стало быть, заходим… — Да что он, не знает, как на заём подписывать? — говорит Виташа. — Надо научить человека, — мягко говорит Шулейкин. — Вы знаете, — говорит Мария Филипповна, — это очень просто. Значит, так… — Да бросьте вы, ей-богу! — смеется Виташа. — Он вас разыгрывает, а вы… — Я не разыгрываю, — говорю я. — Послушай, — говорит Абношкин, — пойдешь — всё увидишь, как и чего. Надо, главное, чтобы все побольше подписали. — Ну, у нас все сознательные, — говорит Мария Филипповна белыми губами. Шулейкин подбородок теребит. Виташа на дорогу сплевывает. — А может быть так, что не захочет кто-нибудь? — спрашиваю я. — Ну что вы, — говорит Мария Филипповна, — мы же не себе собираем… — Ну, а если? — Вот, ей-богу, сколько вопросов! — смеется Виташа. — Ты-то сам подписался? — Люди ведь понимают, на что они деньги дают, — мягко говорит Шулейкин. А впереди — Васильевка. Чернеют ее избы… Сейчас мы перебираемся через овраг, потом узкой тропинкой между двумя усадьбами — и улица… Я член комиссии. Мне, наверное, придется молчать. Мне, наверное, придется молчать, потому что ну что я скажу? Они это делают не впервые… Хорошо, я буду молчать. Я погляжу на них, как они это делают. Нюра Осипова открывает нам дверь, а сама уходит в избу. Даже не здоровается. И мы молча идем за ней. У нее там ребенок по полу ползает. Маленький мальчик в ситцевой рубашке. Красный ситец с белыми рыбками. — Ах ты, маленький, — говорит Мария Филипповна, — иди-ка сюда, иди-ка… — Он ходить не может, — говорит от печки Нюра. — Что ж это ты, молодой человек? — спрашивает Шулейкин. Он пальцем щекочет мальчика за ухом. Мальчику смешно. Он смеется беззубым ртом. Тянется к Шулейкину. И белые рыбки начинают плескаться в красном море… |