Книга Самая страшная книга. Призраки, страница 75 – Максим Кабир

– У тебя глаза как сверкальцы, – сказал он. И кивнул на суровый лик Николая Чудотворца. – Убери его, негоже.

Уварова отвернула икону к обоям. Стряхнула с себя сорочку, позволяя шершавым ладоням смять нежную плоть.

Кержин застонал.

– Ну, шельма…

«Приходили к ней, как приходят к блуднице», – процитировал в его голове сварливый Иезекииль. Левит пригрозил распутникам смертью в пустыне.

– Ложись, – сказал Кержин, отталкивая Уварову.

– Не так, – она прильнула грудью к барочной боковине дивана. Выпятила прелестные ягодицы.

– Мне тоже одиноко, – сказала женщина, косясь через плечо. Красивая самка, лань.

– Господыня! – раздалось из коридора.

– А черт! – прошипел следователь.

– Чего тебе? – крикнула раздраженно вдова.

– До вас гости.

Она встала нехотя, накинула сорочку.

– Наверное, жид твой тебе пироги принес.

Распаленный Кержин заправил себя в штаны.

– Что за гости, Назар?

– Гольтипака якыйсь. Благае в него каблучку купыты. Вин це… лысый, як вам потрибно.

Кержин подскочил. Лысый? Кольцо? Он достал из внутреннего кармана сюртука французский шпилечный револьвер. Оружие не было опробовано в деле, до июля следователь обходился свинцовым кастетом. Но граф Шувалов настоял…

– В ломбард пакуй, – цыкнул Кержин. – Скажи, хозяйка сейчас спустится.

Малоросс ощерился, заиграл мышцами под рубахой.

Спрятавшись на лестнице, следователь считал от десяти до ноля. Чтоб успел Назар завести в ловушку дорогого гостя. При счете «три» загрохотало.

– Щучье вымя! – прошептал Кержин, щелкая курком.

В подвале горели газовые рожки, но завалы чужого имущества скрывал мрак. Назар скрючился у стены с расквашенным носом.

«Эдакого держиморду вырубить», – подумал следователь.

Тень юркнула в темноту. Кержин за ней, распихивая ветошь. По виляющему зигзагами туннелю из ящиков. Готовый к тому, что за поворотом притаился безжалостный убийца.

Крысы разбегались, потревоженные, но, кроме их шороха, Кержин ничего не слышал. Лабиринт петлял, напирал с боков коленкоровыми креслами, клееночной софой, залатанными мешками.

– Назар! – вскрикнула Уварова далеко-далеко, словно следователь достиг уже до каких-то загаженных катакомб под рынком. – Адам, ты где? – от акцента она избавилась.

Тень промелькнула по пыльному портрету покойного царя Николая. Кержин завертелся, тыча стволом во тьму. Показалось или кто-то сопит за секретером?

– Черт малахольный…

Сгустки темноты парили, морочили. Сталагмиты рухляди высились до потолка. Кержин увяз в завалах, боднул фанерную перегородку, шагнул в соседний дромос. Чуть не застрелил уродливую куклу-пандору. Пнул ее в сердцах. Пандора отлетела к мешкам, за ней стоял приземистый мужик с гладкой, как пушечное ядро, головой.

Револьвер сухо треснул. Промахнуться с такого расстояния следователь не мог. Но вместо того, чтобы упасть, лысый ринулся прочь. Реакция Кержина была молниеносной. Он выпростал руку, схватил за подол извозчичьего кафтана. В закутке за хламьем светился рожок, и следователь отчетливо видел беглеца. Голую поясницу под кафтаном. Кожу в красных – нет, ализариновых! – шнурках шрамов. А потом лысый скинул кафтан, как ящерица хвост, и был таков.

Кержин выпрыгнул из туннеля, протаранив колонны ящиков. Преступник растаял. Моталось туда-сюда дверное полотно, на пороге окровавленный Назар придерживал голову лежащей навзничь хозяйки. У Уваровой был вспорот живот. Ужаснула вереница горизонтальных надрезов, словно кто-то вогнал походя четыре клинка да выдрал нутро. Из самой большой прорехи свисали лоснящиеся кишки.

– Не вмырайте, господыня, – хныкал Назар и прижимал к себе женщину. Она посмотрела на Кержина и улыбнулась слабо. Губы, целовавшие его, окрасились багрянцем.

– Как-нибудь позже, – сказала она, и, если прав был Антонов, в ядрышках зрачков лицо ошеломленного следователя сохранилось, как дагеротипия.

По первому разряду хоронили Лукерью Уварову: анонимный кавалер оплатил ореховый гроб, дроги с шестеркой вороных и отпевание в Крестовоздвиженском соборе. Дождь стегал глыбу храма, точно наказывал шпицрутенами.

Об этой страшной и до сих пор не искорененной разновидности экзекуций думал идущий за процессией Кержин. Он знавал фельдфебеля, давшего пощечину ротному командиру. Наглеца приговорили к тремстам шпицрутенам. Солдаты, выстроившись в две шеренги, били его, медленно ковыляющего, гибкими прутиками. Когда фельдфебель лишался сознания, унтеры клали на розвальни и дальше волокли «зеленой улицей». Прутики вышибали куски мяса, превращали в биток, свежевали от холки до икр. Полковой медик поразился живучести фельдфебеля. Выкарабкался мученик и хвалился Кержину рубцами.

Горсти земли рикошетили от полированной крышки гроба. Безутешно каркали вороны в простуженном небе. А на противоположном конце города, за Московской заставой, нашли караульщика.

Где окуривает туман опасные, не огражденные забором пустыри, воет зверьем лес с выгоревшими проплешинами и журчит, отсекая шоссе от сосновых дебрей, Лиговка.

Сторожки Министерства путей сообщения стояли в двухстах саженях друг от друга, обеспечивали порядок на дороге. В одну такую хибарку залезли ночью. Похитили лопату и замшевый кошелек с кредитными билетами, а караульщика растерзали. Выели кадык, располосовали грудину до плевры и легких.

Третья жертва кровососа – кричали хором «Северная пчела» и «Ведомости».

Спустя два дня мимо заколоченной сторожки проехала ломовая телега. Битюг месил жижу ножищами с густыми космами у копыт. Извозчик нахохлился на облучке, косился в сторону леса.

– Не бойсь, не бойсь, – бурчал себе под нос.

В телеге кунял крючник, и подле него – пассажир, попросивший добросить до окраинной слободки, неприметный мазурик в дряхлой сермяге, испачканный сажей, что твой Африка.

Отец мазурика был членом Императорской Академии художеств, учеником Оленина. Дед по матери – дьяком, прадед – подьячим. А еще один предок – разбойником, его полтора века назад колесовали по сенаторскому указу и повесили за ребро на Обжорном рынке, лобном месте Петербурга. Замостили рынок поверх козьих выпасок и дурных болот, там часто пропадали пастухи, и никто их не искал. А как сами являлись, отощавшие, голодные, родня садила за стол, и, пока возвращенец грыз сырую козлятину, глава семейства подходил и рубил его топором промеж лопаток. Пастушка везли обратно к болотам и закапывали, а он скреб когтями мешковину.

Комендант города Касимов изловил в тысяча семьсот двенадцатом кровососущего монструоза, заспиртовал и отослал в столицу.

При императрице Анне Иоанновне казнили тридцать тысяч человек. Триста – за то, что потребляли кровь. Их отлучили от церкви, обезглавили и сожгли, головешки с публикой и барабанным боем нанизали на копья.