Онлайн книга «Самая страшная книга. Призраки»
|
И Кержин, ничего о том не зная, молился и вспоминал белое вдовье тело. «У меня отмщение и воздаяние, ибо близок день погибели их, наступит уготованное им». Гневная мощь Второзакония кипела в следователе. Битюг, спотыкаясь на выбоинах, миновал фабричную громаду. Безрадостные выселки, сгорбившиеся лачуги. Кержин поблагодарил возницу. В сумерках брехали собаки. Ошивалась под тусклыми фонарями рабочая рвань. Булыжник был на магистрали да на подъезде к фабрике. Захолустные улочки крыли деревянными мостками в три доски. Сапоги выдавливали из расщелин пузыри и гребешки грязи. По доскам промаршировал Кержин к святая святых окраины – трактиру с желто-зеленой вывеской и кумачовыми тряпками на окнах. Нагнулся, чтобы не стукнуться о косяк, и запахи пота, перегара, махорки и кухонного чада поглотили его. Под подошвами хрустели опилки; сводчатые, в потеках, потолки подпирал табачный дым. Шастали сказочные зверушки, братья тех леших и кикимор, что намалевал когда-то на стенах меловой краской спившийся талант. Прислуживали половые в косоворотках и штанах навыпуск, подпоясанные красными ремешками с кисточками. У большинства были биты рожи. За столами бражничали мастеровые, солдаты, дворники. Извозчики сербали чай, остальные пили горькую, шпилились в трынку, горланили то строевые песни, то «Верую», то ноэли. Статный буфетчик в белой миткалевой рубахе зыркнул на новоприбывшего. Кержин нахлобучил на брови картуз. Сощурился, пошарил взглядом в едкой мгле. Семен Анчутка, щуплый, обманчиво вялый паренек, уплетал похлебку из щербатой чашки. Знакомец Кержина, их связывали долгие и непростые отношения. Анчутка расписывал горшки, а по выходным карманничал на Калинкином мосту. Кержин двинулся к столику, обошел вставшую истуканом девицу. Та качнулась, потерлась об него невзначай, ощупала сермягу быстрыми пальчиками. Скрылась в дыму. – Щучье вымя! Анчутка был одет как заправский франт: в клетчатые панталоны с лампасами и штрипками, в жилет и галстук. – Я уж решил, что это призрак утопленницы Таракановой. Ан нет, господин сыщик пожаловали. Не угодно ли супчику? – Сыт. Анчутка откинулся на спинку стула, промокнул галстуком жирный рот. Веки в пушке белесых ресниц упорно наползали на серые глаза. Половой сервировал скатерть изумрудным полуштофом и захватанными стаканами. Карманник налил себе и следователю. Кержин пригубил водку. – Человека ищу. Беглый солдат, из ваших краев. Недавно прибег. – Цена вопроса? – растягивая слова, спросил Анчутка. – Две чертоплешины и по сусалам разок. – Щедры, ваше бгродие, щедры. – Четверо убито. Горлянки порваны зубами. Уварова… – Да слыхал я. – Анчутка улыбнулся сонно. – А почему солдат? – Я спину его видел. Шпицрутенами пороли. – В бане с ним парились? – Вроде того. Анчутка умолк, словно задремал. Ощутив на себе чей-то взор, Кержин оглянулся. В углу сидели двое: неопрятный коротышка с куцыми усами и девчонка, пощупавшая следователя на входе. Лет семнадцати, не старше, с плоским лицом в веснушках и калмыцкими скулами. Волосы стрижены по-мальчишески, в скобку. Курточка-спенсер явно заимствована у столичной модницы. Девица и ее подельник потупились в пол, замызганный золой и чайными плесками. – Был тут солдат, – сказал Анчутка. – В начале месяца нагрянул. Андрон, Козмин, кажись. – Где жил? – напрягся Кержин. – Да в трущобах. Гордился, что тысячу шпицрутенов выстоял. Следователь присвистнул. – За что порот? – За кражу, вестимо. – Лысый? – Лысее лягухи. Но он как нагрянул, так и исчез. Дней десять как. Я думал, его Заячья топь засосала. Анчутка нацедил себе водки и подправил стакан собеседника. Теперь Кержин выпил до дна. «Кто кровь прольет человеческую, того кровь прольется рукою человека», – прочел он мысленно Бытие. – Что за топь, Семен? – Болота на западе. Там, сплетничают, деревня брошенная есть, а Андрон этот втемяшил себе, что в деревне клад зарыт. Вам, бгродие, надобно у Викулы поспрашивать. Он всем про деревню рассказывает. И солдатику рассказал. – И где он, Викула твой? – Знамо где. Он у Палашки квартирует. Но сумнительно, что солдатик с болот воротился. Кержин поднялся из-за стола. – Проведи. Анчутка зевнул. За его плечом ощетинилось выцветшее рогатое Лихо. – К чертоплешинам червонец. – Будет. Девчонка в спенсере перешептывалась с компаньоном, жестикулировала. У Кержина защемило сердце. На запястье девочки гнила ранка-фонтанель. За трактиром дрались пивными бутылками артельщики. Золоторотец дрых в блевоте. Гоголем прогарцевал безучастный жандарм. Проехал подвоз с распиленными «кабанами» льда для ледников. Следователь и карманник поплелись в тумане и очутились возле островерхой хижины. Табличка над дверьми гласила: «Hebamme». Повивальная бабка. Кержин сунул проводнику деньги. – Бгродие, – замялся Анчутка, – ничему не изумляйтесь. Викула – кликуша. – Кто? – Бесы в нем мытарствуют. Легиен аж. – Ясно. В горнице было наслякожено и затхло. Коптили свечи, освещали косолапый стол и печь, самовар, полсажени дров и мелкого старичка. Точно ожившее пугало, он был наряжен в фуфайку и лапти с драным лыком и в шляпу-боливар. За стеной вопила женщина. Плакала и взывала к Господу. – Викула, – сказал Анчутка, – барин Заячьей топью интересуется. Уважь. А я отчалю, пожалуй. И он выскользнул из хижины, спящий на ходу воришка. Кержин и дед остались одни в горнице. – Славный малый, – произнес старик, улыбнувшись. – Задушат его скоро. Кожа Викулы была рябой и шелушащейся, а белки глаз голубоватыми. – Он сказал, в вас бесы живут. – Семеро. – Лопаюсь, лопаюсь, матушка! – кричали по соседству. Старик сцепил замком узловатые пальцы. – Вы про топь спрашиваете? Про Краакен? – Краакен? – нахмурился следователь. Он смотрел попеременно то на Викулу, то на запертую комнату справа. – Деревня такая, чухонская. На реке Вуоксе была. Там от Аньки-царицы еретики хоронились, кто креста не чтил. Огородились болотами и болотам молились. – Боже! – закричала женщина. – Боже, за что?! – Помрет, – сказал с улыбкой старик. |