Онлайн книга «Самая страшная книга. Призраки»
|
– И куда девалась деревня? – спросил Кержин, который чувствовал себя неуютно в этой странной хижине. Мерещилось, что на иконах нарисованы исполинские синюшные младенцы с нимбами из пуповины. – Утопла в двадцать четвертом. Как наводнение было, в реку ушла, и все погибли. – Ты это рассказал солдату? Лысому мордовороту? Андрону? Старик закивал энергично. – И о кладе. Еретики-то деревню не покинули, потому что святыня у них была. Так люди говорили. То ли телец золотой, то ли русалка яшмовая. И, бывало, храбрецы совались туда, но без толку. Вот и солдатик распытывал, где она, деревня. – И где? Женщина прекратила кричать. Постанывала слабо. Викула облизал не по возрасту крепкие резцы, такие прочит реклама чудодейственного зубного эликсира доктора фон Заппа. – Верст за сорок до Терийоки сверните. За заброшенными смолокурнями. – Спасибо, старик. Кержин был у дверей, когда Викула сказал: – Адам. – Я назвался разве? – спросил Кержин, уставившись на дверную ручку. – Что же ты, Адам, Господа гневишь? Грехи множишь? Кержин обернулся. Глаза старика мерцали болотными огоньками из-под полей шляпы, и ухмылка рассекла обезьянье лицо. На иконах кривлялись младенцы-головастики. – Рисовал бы лучше, сынок, – сказал старик не своим, елейным голосом, – уволился бы, уд греховный свой откромсал и рисовал бы. – Что ты мелешь? – рявкнул Кержин. Викула заулыбался шире. – В аду оно знаешь как? Как в океане. Восминог на кресту распят, и миноги тебе ноженьки кушают. Ам-ам… Бахнула дверь справа, прогнала наваждение. Вышла толстая тетка, оттирая полотенцем кровь с рук. Только сейчас Кержин понял, что в хижине царит тишина. – Отмучилась бедняжка, – сказала тетка. – И лялька умерла. Викула поерзал на стуле. Хихикнул. – Отужинайте у нас, милок. У нас мясо на ужин. Ам! …О том, что его пасут, Кержин догадался сразу. Мостки повизгивали, и тень перебегала от фонаря к фонарю. «Сопляки, – подумал Кержин. – Ну, сыграем». – Эй, дядя! – шикнули из темноты. Театрально выдавая альт за прокуренный бас. Девица сменила спенсер на рабочую тужурку и замоталась платком. Ее коллега подкрался сзади, очертил намерения острием ножа по кержинской сермяге. – Ходь с нами, дядя. Они затащили его в смердящий тупиковый проулок. Пихнули к стене. – Что же ты, гусь, – пожурил коротышка, целя длинным лезвием в следователя. – Сажей выпачкался, а у самого в одном оке гимназия, в другом – семинария. Чай, и карманы не пусты? – Не губите, – промямлил Кержин. Деньги и револьвер лежали в подшитом мешочке под мышкой. Из карманов он выгреб три пятиалтынных. – Христом Богом! Не сиротите деток! Девица поторапливала нетерпеливо. – Коньки сымай! – коротышка указал ножом на сапоги Кержина. – Как же я босым-то? – Сымай! Он, охая, завозился с обувью. – Не православно, голубушки! Не по-русски, ей-богу. Люди вы нравственной рыхлости! Свинцовый кастет переместился из голенища в кулак. Кержин выпрямился, левым предплечьем отбивая нож. Кастет чмокнул подбородок коротышки. Сокрушительный удар подбросил в воздух. Перекувыркнувшись, грабитель шлепнулся о стену и развалился поперек проулка. Кержин наподдал сапогом контрольный. Воровка попыталась удрать, но следователь встал на пути. Схватил за шиворот. Пуговицы отлетели с тужурки, съехал платок. Плеснули синевой испуганные глаза. Она брыкалась минуту, потом ослабла в углу, покорная року. – Ну все, все, баста, – примирительно сказал Кержин и по-отцовски пригладил волосы девочки. Они были мягкими, детскими. Как и искусанные губы и округлые щеки. – Прости, что дружка твоего огрел, нервный я. К тебе разговор будет. Она захлопала ресницами. – Звать тебя как? – Амалией, – сказала после паузы. – Где здесь заночевать можно, Амалия? – Над трактиром комнаты сдают, – непонимающе пролепетала девушка. – Ага. Кержин, не спуская с пленницы взора, порылся за пазухой, извлек радужные ассигнации. Воровка сглотнула, вперившись в бумажки. – У нас с тобой два варианта, Амалия. Или я кличу городового, и тебя за безобразия и скверный норов в сибирку оформим, или разбогатеешь на три сотенных. – Три… – она запнулась. – А что делать надо? – Переночевать со мной. Он ждал новую порцию царапаний и брыканий, но Амалия оцепенела. Вращались шестеренки в голове, дошло-таки, чего хочет несостоявшаяся жертва. Проклюнулась улыбка. Сперва робкая, затем насмешливая. Обитательницам трущоб не привыкать к амурно-финансовым предложениям. – Нешто понравилась? – Видать, так. Она приосанилась, из пленницы превращаясь в хозяйку ситуации. – Три мало. Кержин невесело хохотнул. – Городовой бесплатно облапит. – Что у тебя на мутузке, дядя? – А? – он коснулся выбившейся из-под ворота веревки. Висящего на ней серебряного Иисуса. – Триста и крестик, – сказала Амалия. Ее хорошенькое лицо стало взрослей, грубей, костистей. – Не кощунствуй, дура. Она взяла его ладонь своими руками в стигматах и притянула к себе. Смотрела, не моргая, пока он трогает сквозь краденую батистовую рубашку товар. «Потому что блудница – пропасть, а чужая жена – колодец». – Крестик, или сама сдамся жандарму. Он с трудом убрал руку. «Отдаю тебя, Господи, грешнице. Ты ей нужнее». – Добро. Переступил через коротышку, присвоил нож. Потопал, сутулясь, и слышал, как Амалия семенит следом. А ночь засевала окраину дождевой пылью. В четырехаршинной каморке пахло жареной салакушкой, подсолнечным маслом и квашеной капустой. Трактирная шарманка заладила нудную «Лучинушку». Вспыхивала, агонизируя, нагорелая светильня в шкалике. Дребезжала печная отдушина. Кержин пил из горлышка. Облокотился на подушку с припрятанным под ней револьвером. Амалия сидела по-турецки на верблюжьих одеялах, не срамясь наготы, прикасаясь к мужчине пирамидками цветущих тугих грудей. «Растлевали девственные сосцы ее, – подумал Кержин тоскливо, – изливали на нее похоть свою». |