Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
– Пааааап! Сидящие поодаль чайки поднимались от ее крика и с писком начинали кружить. Отец махал рукой и плыл назад. Часто он утаскивал ее, вдетую в круг, на глубину. Марина повизгивала, шлепая руками по непривычно синей воде, отец отфыркивался, волосы его намертво приклеивались ко лбу… На берегу они ели черешню из кулька, пуляя косточками в прибой, потом Марина шла наблюдать за крабами, а отец, обмотав голову полотенцем, читал Хемингуэя. Через неделю Марина могла проплыть метров десять, шлепая руками и ногами по воде. Еще через неделю отец мыл ее в фанерной душевой под струей нагретой солнцем воды. Голая Марина стояла на деревянной, голубоватой от мыла решетке, в душевой было тесно, отец в своих красных плавках сидел на корточках и тер ее шелковистой мочалкой. От него сильно пахло вином, черные глаза весело и устало блестели. За обедом они со старичком выпили бутылку портвейна и съели сковороду жареной камбалы, показавшейся Марине жирной и невкусной. – Ты какая в классе по росту? – спросил отец, яростно намыливая мочалку. – В классе? – Да. – Пятая. У нас девочки есть выше. Он засмеялся, обнажив свой веселый стальной зуб, и, повернув ее, стал натирать спину: – Выросла и не заметил как. Как гриб. – Подосиновик? – Подберезовик! – громко захохотал отец и, отложив мочалку, принялся водить по ее белой спине руками. Пена с легким чмоканьем капала на решетку, сквозь дырки в фанере пробивался знойный полуденный свет. – Вот. Спинка чистенькая. А то просолилась… вот так… Его руки, легко скользящие в пене, добрались до Марининых ягодиц: – Попка тоже просолилась… вот… – Попка тоже просолилась, – повторила Марина, прижимая мокрые ладошки к фанере и любуясь пятипалыми отпечатками. Отец начал мылить ягодицы. Он мыл ее впервые – обычно это делала мать, быстрые и неумелые руки которой никогда не были приятны Марине. Грубые на вид отцовские ладони оказались совсем другими – нежными, мягкими, неторопливыми. Марина оттопырила попку, печатая новый ряд ладошек. – Вот красулечка какая… Она сильнее оттопырилась, выгнув спину. Отцовская рука скользнула в промежность, и Марина замерла, рассматривая отпечатки. – Вот… и тут помыть надо… Средний палец скользнул по гениталиям. Сильнее разведя ноги, она присела, пропуская его: – Ой… как приятно, пап… Отец тихо засмеялся и снова провел по гениталиям. – Ой… как хорошо… еще, пап… Это было так же восхитительно, как лежать в набегающем прибое, всем телом отдаваясь ласке упругих волн. – Еще, пап, еще… Посмеиваясь, отец гладил ее промежность. Марина разводила и сводила ноги, мокрые прилипшие к плечам волосы подрагивали. В неровной широкой щели виднелся край залитой солнцем пасеки и полоска синего неба, пересеченного мутным следом реактивного самолета. Внезапно сладостный прибой прервался: – Ну, хватит. Давай окатываться… – Пап, еще! Еще так поделай. – Хватит, хватит, Марин. Мы долго тут возимся… – Пап, еще… – Не капризничай… Он повернул вентиль, вода неровно полилась сверху. – Да ну тебя, – обиженно протянула Марина, выпрямляясь под душем, и вдруг заметила, как торчат красные плавки отца. Сгущенное небо отошло назад, скрылось за сомкнувшимися розовыми горами, нахлынула тьма, пропахшая цветами и табаком, всплыл ритмичный скрип, Марина вспомнила тайные Надькины уроки… Делая вид, что смотрит в щель, она косилась на плавки. ОН торчал вверх, растягивая их своим скругленным концом, торчал, словно спрятанная в плавках морковь. Нагибаясь к Марине, отец неловко маскировал его, прижимая локтем. Он уже не смеялся, лицо поджалось, алые пятна играли на щеках. Через минуту вентиль был закрыт, широкая махровая простыня с головы до ног накрыла Марину: – Вытирайся быстро и дуй в комнату. Фанерная дверка распахнулась, ослепив открывшимся миром, отцова ладонь шлепнула сзади: – Быстро… я окачусь, приду щас… Щурясь, Марина ступила на горячие кирпичи дорожки, дверца закрылась, и послышался звук сдираемых плавок. Вытираясь на ходу и путаясь в простыне, она взбежала на крыльцо, прошла в комнатенку. Новые трусики, белые носки с синей каемочкой и зеленое платьице с бретельками лежали комом на кровати. Отшвырнув простыню, Марина стала натягивать трусики и, случайно прикоснувшись к гениталиям, замерла. “Так вот сожмешь ноги, представишь мужчину с женщиной… – всплыли слова Нади, – и так вот – раз, раз, раз… так здорово…” Марина легла на кровать, согнула ноги в коленях и, поглаживая себя, закрыла глаза. В перегретой комнате было душно, пахло краской и влажным постельным бельем. Сильно привернутое радио что-то строго рассказывало комариным голосом. Представив дядю Володю с матерью, она стала сильно тереть свой пирожок, через пару минут ей стало очень, очень хорошо, сжав колени, она застонала, глядя в потолок – белый, беспредельный и сладкий, добрый и родной, усыпляюще-успокаивающий… – Через мост переедем и направо, – проговорила Марина, вынимая из расшитого бисером кошелька два металлических рубля. Старичок, не оборачиваясь, кивнул, пролетел по мосту и лихо развернулся. – Прямо, прямо, – продолжала Марина, держась за ручку двери. Массивные серые дома кончились, показалось желтое двухэтажное здание ДК. – Остановите здесь, пожалуйста… Старичок затормозил, Марина протянула ему два рубля. Они звякнули в его украдкой протянутой руке. – До свидания, – пробормотала Марина, открывая дверь и ставя ноги на грязный асфальт. – До свидания, – непонимающе посмотрел он. Дверца хлопнула, Марина с удовольствием вдохнула сырой мартовский воздух. Желтый ДК с пузатыми колоннами высился в десяти шагах. В такую погоду он выглядел особенно жалко – на колоннах темнели потеки, облупившийся фриз напоминал что-то очень знакомое… Марина поднялась по каменным ступенькам и потянула дверь за толстую пообтертую ручку – простую, примитивную, тупо-исполнительную в своей тоталитарной надежности… В ту ночь она проснулась от нежных прикосновений. Пьяный отец сидел на корточках рядом с кроватью и осторожно гладил ее живот. |