Онлайн книга «Тридцатая любовь Марины »
|
Мать с дядей Володей что-то делали. Марина села, осторожно откинула одеяло. Сердце неистово колотилось, заставляя прокуренную тьму пульсировать в такт. Кровать заскрипела чаще, и до Марины долетел слабый стон. Это стонала мать. Мелкая зыбкая дрожь овладела Мариной. Посидев немного, она спустила ноги с кровати. Как только ступни коснулись холодного пола, дрожь тут же унялась, словно стекла по ногам. Кровать оглушительно скрипела, спинка стучала. Марина подошла к двери и заглянула, привстав на цыпочках. Мутно-желтый свет висящей над крыльцом лампочки скупо освешал террасу, пробиваясь сквозь заросли шиповника и бузины. Неровные клочья его дрожали на полу, столе, стенах. В этом часто подрагивающем калейдоскопе что-то двигалось, двигалось, двигалось, заставляя скрипеть кровать. Привстав еще больше, Марина посмотрела в угол. Там, в пятнах света, в сбившейся простыне сплелись два обнаженных тела. Широкая спина дяди Володи скрывала мать – были видны только руки, гладящие мужские плечи, причудливо разметавшиеся по подушке волосы и ноги – сильно разведенные, пропустившие тесно сжатые ноги дяди Володи. Это он тяжело и часто двигался, словно стараясь еще больше втиснуть мать в прогнувшуюся кровать, его голый, слегка плоский зад поднимался и опускался, поднимался и опускался, руки по локти ушли под подушку. Все это качалось, плыло вместе с покачивающимися кусками света, черные ветки бузины царапались в стекла. Вдруг ноги матери ожили, согнулись в коленях и оплели ноги дяди Володи. Он стал двигаться быстрее. Мать застонала, вцепившись в его плечи, высветилось на мгновенье бледное незнакомое лицо. Глаза были прикрыты, накрашенные губы разошлись гримасой. Марина смотрела, смотрела, смотрела. Все в ней превратилось в зрение, руки прижались к стеклу, снова появилась дрожь, но уже другая – горячая, расходящаяся откуда-то из середины груди. Мать стонала, и с каждым стоном что-то входило в Марину – новое, сладкое и таинственное, вспухающее в груди и бешено стучащее в висках. Она видела их тайну, она чувствовала, что им хорошо, она понимала – то, что они делают, делать им нельзя… Дядя Володя глухо застонал в мамины волосы и замер без движения. Ноги матери расплелись. Несколько минут они лежали неподвижно, предоставив пятнам света ползать по их разгоряченным телам. Потом дядя Володя перевернулся на спину и лег рядом с матерью. Марина опустилась на корточки. Послышался шепот, шорох одеяла. Они вытерли пододеяльником у себя между ног. Там было темно, и Марина ничего не разглядела, кроме белой материи и устало движущихся рук. – Танюш, дай папиросы… – глухо проговорил дядя Володя. Отстранившись от двери, Марина прошла по полу и нырнула под одеяло. Этой ночью она почти не спала. Сон не успевал охватывать ее, как кровать снова оживала, заставляя сбросить одеяло и на цыпочках красться к двери. Это продолжалось много раз, ветер качал лампочку, ветви стучали, мать стонала, а дядя Володя терся об нее… Марина не помнила, как заснула. Ей снился детский сад – ярко, громко. Жирная рассказывает им про Артек, а они слушают, сидя в узкой столовой. Солнце через распахнутые окна освещает длинный стол, накрытый цветастой клеенкой. Клеенка блестит от солнечных лучей, на ней дымятся тарелки с красным борщом. Жирная возвышается над ними, солнце играет в ее волосах, брошке, звучный голос заполняет столовую: – Артек! Артек, ребята! Артек – это сказка, ставшая былью! На правой стене висит большой портрет Ленина, убранный как на праздник – красными бумажными гвоздиками. Ленин улыбается Марине и весело говорит, картавя: – Агтек, Маиночка, Агтек! Марина наклоняется к переливающемуся жировыми блестками борщу, зачерпывает его ложкой, но Жирная вдруг громко кричит: – Не смей жрать! Встань! Встань на стол! Марина быстро вскарабкивается на стол. – Сними трусы! Подними юбку! – кричит Жирная, трясясь от злобы. Холодеющими руками Марина поднимает юбку и спускает трусы. – Смотрите! Все смотрите! – трясется Жирная и вдруг начинает бить Марину ладонью по лицу. – На! На! На! Марина плачет. Ей больно и сладко, невообразимо сладко. Все, все: ребята, девочки, Ленин, уборщицы, воспитательницы, родители, столпившиеся в узкой двери, – все смотрят на нее, она держит юбку, а Жирная бьет своей тяжелой, пахнущей цветами и табаком ладонью: – На! На! На! Выше юбку! Выше! Ноги! Ноги разведи! Марина разводит дрожащие ноги, и Жирная вдруг больно хватает ее между ног своей сильной когтистой пятерней. Марина кричит, но злобный голос перекрикивает ее, врываясь в уши: – Стоять! Стоять! Стоять!! Шире ноги! Шире!! И все смотрят, молча смотрят, и солнце бьет в глаза – желтое, нестерпимое, дурманяще-грозное… Серая “Волга” плавно затормозила, сверкнув приоткрытым треугольным стеклом. Марина открыла дверь, встретилась глазами с вопросительным лицом бодрого старичка. – Метро “Автозаводская”… – Садитесь, – кивнул он, улыбаясь и отворачиваясь. Седенькая голова его по уши уходила в темно-коричневую брезентовую куртку. Марина села, старичок хрустнул рычагом и помчался, поруливая левой морщинистой рукой. В замызганном салоне пахло бензином и искусственной кожей. Машину сильно качало, сиденье скрипело, подбрасывая Марину. – Вам само метро нужно? – спросил старичок, откидываясь назад и вытаскивая сигареты из кармана куртки. – Да. Недалеко от метро… – Как поедем? По кольцу? – Как угодно… – Марина раскрыла сумочку, отколупнула ногтем крышку пудреницы, поймала в зеркальный кругляшок свое раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо. – Хорошая погодка сегодня, – улыбнулся старичок, поглядывая на нее. – Да… – Утром солнышко прямо загляденье. – Угу… – она спрятала пудреницу. – Вы любите солнечную погоду? – Да. – А лето любите? – еще шире заулыбался он, все чаще оглядываясь. – Люблю. – А за город любите ездить? На природу? – Люблю, – вздохнула Марина. – Охуительно. Он дернулся, словно к его желтому уху поднесли электроды, голова сильней погрузилась в куртку: – А… это… вам… по кольцу? – По кольцу, по кольцу… – устало вздохнула Марина, брезгливо разглядывая шофера – старого и беспомощного, жалкого и суетливого в своей убого-ущербной похотливости… |